Зло
Шрифт:
"Это было единственным доступным способом. Другие методы разрушения этой формы углерода не оставили бы вам шансов. Вероятность успеха при использовании «пожирателя материи» была наивысшей. "
— Сколько? — Айзек, не слыша себя, кричал. Искусственный интеллект медлил.
— Сколько, кусок инопланетного дерьма?
"Вероятность, что вы выживете, составляла двадцать процентов."
Айзек утер кровь, сочившуюся из носа и с уголка губ, и усмехнулся.
— Ну, бывали у меня шансы и похуже.
"Сэр, запрос связи."
— К черту все, выходи к точке безопасного гиперперехода. Нам еще разборок с «безмозглыми» не хватало.
"Запрос связь исходит от главы таможенной службы станции Нуллум."
Айзек
— Изображение мое не выводи. Только голос. Через пять секунд, — он собрался с силами и заставил себя отрешиться от боли. Боль распаханной руки отпустила сознание, подгоняемая обезболивающим, которое Эпос впрыснул сразу после того, как Вергилий восстановил давление в офисе «Трэвел». Проецируемое кораблем изображение вспыхнуло рядом Райбергом. Дрожащий голос Либерти Нокс раздался в голове Эксперта по экстренным ситуациям.
"Только не говори мне, что это ты. Даже тебе не дозволено применять «пожиратель материи» против людей."
— И я тебя рад слышать, Либ. Прости, пришлось немного попортить твою вотчину, совсем у вас эмигранты распоясались.
«Думаешь, тебе все сойдёт с рук? Вас уже хотели размозжить как мух, не смотря на все твои степени доступа. Целый сегмент станции в опасности. Диаспора джанкеров негодует.»
— Ну раз диаспора просит… — Эпос с трудом выдавил из себя смех. По щеке женщины, красоту которой не смогло победить даже время, побежала слеза. Первая слеза которую Айзек видел на ее лице. Даже тогда, давным — давно, когда он улетал к центру галлактики на борту «Арго», она не позволила эмоциям взять верх.
«Я сделала, что смогла… — она убрала прозрачную каплю со щеки, — если захочешь, посмотри… Если захочешь, вернись…»
Где — то в подсознании Эпоса раздался голос корабля:
"Получен пакет данных. Вывести на экран содержащееся в нем изображение?"
— Нет.
Айзек почувствовал, что начинает терять сознание.
— Я вернусь, Либ. Когда — нибудь…
***
Вызов оборвался. Либерти поежилась, запахнув халат, который в этой кутерьме так и не успела поменять на что — то более подобающее. Она прошла из кабинета в спальню. В сознании всплыл новый образ — ее вызывали. Либерти вернулась к галопанели. Женщине не хотелось лишний раз входить в кибер.
— Привет, что случилось?
— Он опять убежал, — говорившая с голограммы девушка лет тридцати не находила себе места, — а что, если он был в том секторе? Что там стряслось? Террористы?
— Надежда, прекращай истерить! Никуда он не денется, придет засранец. Порода такая.
Девушка всхлипнула, заставив Либерти прикрикнуть.
— Ты чья дочь!? Сопли здесь распускаешь.
Девушка с изумрудными глазами и копной пепельно — белых волос взяла себя в руки.
— Хорошо, мам.
Она отключилась, оставив Либерти наедине с пустынной спальней и давно уже холодной постелью.
Глава 5. Часть 1. Страх
Бирюзово — черный Страх обволок Кохитсуджи почти по колено. Бережно и деликатно он обволакивал ее кожу, просачиваясь в каждую пору. Ступая все ниже по Лестнице Забвенья, девушка все сильнее ощущала голодную хватку Страха. Но он не настаивал. Страх всегда молчал. Страх никогда не требовал и не просил. Он забирал лишь то, что ему давали. Забирал то, чем люди не могли поделиться ни с кем, подчас даже с самими собой. Темные, зловонные мысли, скребшиеся где — то в глубинах подсознания, были его любимым лакомством. Именно за это гастрономическое предпочтение Кохитсуджи его так и прозвала.
У Страха было много имён. Братья и сестры Кохитсуджи звали его по — разному, но в основном предпочитали говорить просто «он». Он был повсюду, он был всем. Он был началом и концом умения ее соплеменников. Он был главным секретом флегийцев и их Отца. Отец называл Страх даром и другом, который людям посчастливилось
Кохитсуджи все опускалась, отдавая свое хрупкое тело во власть бирюзово — черного товарища. Он не торопил. Ее формы ещё не обрели зрелость женщины, а мастерство не достигло подобающего уровня, но она знала: скоро придет и ее час. Грядущие зовут. Чистота мира требует ее вмешательства. Сам Великий Отец выбрал ее для этой миссии из десятков других претендентов. Призвал подобающего учителя, чтобы тот подготовил Кохитсуджи к главному делу ее жизни.
Менархе превратило ее в женщину полгода назад. Время все больше поджимало. Каждая секунда промедления уменьшала их шансы на успех. Это будет ее последняя чистка, последнее освобождение от всего лишнего. Дальше начнется работа.
Она преодолела рубеж, отделявший ее от единства со Страхом — аккуратное каре вороненых, как бездна космоса, волос погрузилось в бирюзово — черную жижу. Внешний мир пропал. Сердцебиение замедлилось и почти не мешало сосредоточиться. И даже стервец кислород, главный наркотик всея человечества, на какие — то мгновенья перестал напоминать о своей необходимости.
"Откройся, и он сам все сделает," — слова Учителя выбитой в камне аксиомой звенели в голове Кохитсуджи. Она позвала его. Точнее сказать, позволила Страху взять над собой верх. Взять над собой власть. Это должен был быть самый долгий из непрекращающихся в последнее время сеансов. Кохитсуджи ждала. Она привыкла к веренице образов и картин, которые Страх вырывал из ее души. Он не ведал пощады и не знал границ. Ему были незнакомы смятение и осуждение. Он просто забирал все лишнее, оставляя лишь нужное для достижения цели. Учитель иногда называл это заумным словом психопрограммирование, но Кохитсуджи предпочитала думать, что Страх просто исправлял все дефекты, на которые были так падки люди.
Она плакала и кричала, когда он забирал у нее друзей. Образ пустоты и растерянности мелькнул в ее голове и испарился, отправившись куда — то в глубины нейроплазмы Страха.
"Кит и Рун, простите, но вы больше никогда не будете мне по — настоящему дороги".
Страх излечил ее от дружбы. Она больше никогда (конечно, если грязь внешнего мира не прорвется сквозь оболочку, выстроенную в ее сознании Страхом) не будет тосковать по товарищам и ждать с ними встречи.
Она умоляла оставить в ее голове последний фрагмент ее предыдущей жизни: глаза матери в ту секунду, когда Кохитсуджи забирали на первом эвакуационному транспорте с Дарнеллы. Безумный блеск двух черных маяков былого в бездне ее памяти; пунцовое небо дома, которое разрывали болиды десантных ботов; трепет и тепло материнского сердца, вырывающееся на свободу со слезами — уходило все. Даже не уходило, а выцветало. Яркие, полные красок образы прошлой жизни — грязной, нищей, но все же такой знакомой и привычной — уходили. Оставляли лишь монохромную ретроспективу давно ушедших событий. Надежда найти мать, тайная мечта восстановить семью, разрушенную непомерным эго вождей Дарнеллы, испарялась. Осталось лишь прагматичное понимание своего происхождения.