Зло
Шрифт:
— Перепутала она меня. Вернее, мое имя.
— Как так? — удивился Владик Сивцов. — Ты же на моих глазах несколько раз с ней шептался. Ты что, всем бабам, с которыми спишь, разные имена называешь?
— Ладно тебе, — смущенно потупился Лева, — у всех свои приемы.
А через зал к их столу шел знаменитый московский человек — директор комиссионки из Столешникова.
— Добрый
— Пойдемте обсудим. — Лева вскочил, чуть не опрокинув стул, его лицо внезапно стало жестким и злым.
— Ребята, — спросил Гарик Юхимов, — Что такое? Как это понимать?
— Я вам потом объясню, — сказал Ельцов, — Давайте отсюда по одному и к Сереге в мастерскую. Тем более он марочным коньяком запасся. Я сам поговорю с этим многоименным деятелем.
Когда Лева вернулся, за столом сидел один Ельцов.
— А где, ребята, Игорь?
— Разбежались. Больно уж ты их своими кликухами напугал.
— Понимаешь…
— Не надо, — Ельцов налил себе водки, — не надо горбатого лепить, Лева-Юра-Боря. Запомни, когда ты шел сюда, я уже шел обратно, поэтому все, что ты скажешь, я давно забыл.
— Ты только не думай, что раз ты в МУРе начальник отдела, то уже все знаешь. Я таких, как ты…
— Тебе до меня, — перебил Ельцов, — еще двадцать лет говном плыть. Понял, стукачок?
— Ты! — Лева вскочил.
— Садись, падло. Смотри.
Ельцов достал из кармана бумагу.
— Это что? — насторожился Лева.
— Мой рапорт начальнику Московского УМГБ о том, что ты, пьяный, рассказал нам, что являлся платным агентом МГБ и внедрен в нашу компанию для разработки. Моя подпись и фамилии свидетелей.
Лева тяжело сел на стул. Налил водки в фужер, жадно выпил. Отдышался и сказал:
— Тебе не поверят.
— Мне-то как раз и поверят. А тебе после этого во внутренней тюрьме бушку отвинтят и ночью в крематорий отвезут.
— Ты не посмеешь…
— Посмею, Лева, посмею. Но у тебя есть шанс. Оставь нас в покое. Понял?
— Понял, — уже спокойно ответил Лева.
— Успокоился, — засмеялся Ельцов, — решил, что с фраером лопоухим дело имеешь. Нет, стукачок.
— Понял, — деловито ответил Лева, — а если я напишу сообщение о бесперспективности разработки?
— Напиши. — Ельцов достал папиросу, закурил.
— Ну а дальше как? Мне ведь работать надо. — Лева намазал бутерброд остатками икры. — Ты же сам знаешь, что известно пятерым — достояние всей Москвы.
— А что известно пятерым?
— Ну, мои имена.
— Я скажу им, что ты золотишник, поэтому и представлялся клиентам разными именами.
— Значит, я могу спокойно работать?
— Работай, — усмехнулся Ельцов, — работай, я тебя не сдам.
Лева с трудом проглотил бутерброд. С сожалением окинул взглядом стол, полный жратвы.
— Ты оставайся, выпей, поешь, погуляй, — Ельцов встал, — я за стол заплатил.
Он пошел к выходу. У дверей оглянулся, Лева накладывал на тарелку салат «оливье».
Через много лет полковник Ельцов стал бывать в Доме журналистов. Там Лева-Боря был завсегдатаем, но звали все его Евгением Петровичем…
Игорь Дмитриевич стоял во дворе на Большом Сергиевском. Ничего здесь за тридцать шесть лет не изменилось.
— Ну, что ты стоишь, сыщик? — услышал он голос Сергея.
Голованов высунулся из окна второго этажа и насмешливо смотрел на Ельцова.
— Заходи, я только что кофе смолол, есть бутерброды с баночной ветчиной.
— Югославской?
— Обижаешь, с самой что ни на есть советской.
— Устоять невозможно. — Ельцов шагнул на крыльцо, открыл дверь.
Аромат кофе заполнил мастерскую, перебив приторно резкий запах красок. Игорь Дмитриевич увидел на столе в гостиной натюрморт: крупно нарезанная, слезящаяся в желе ветчина, разрезанные пополам французские булки, шоколадно-вафельный торт, нестерпимо желтый лимон и бутылка коньяка «Двин».
— Ну как? — спросил вошедший с двумя медными турками в руках Сережа Голованов.
— Натюрморт почище, чем у Ивана Хруцкого.
— Надо же, какие пошли просвещенные сыщики, — захохотал Сергей и разлил по чашкам ароматный крепкий кофе. — Ты коньяк пить будешь?