Зло
Шрифт:
Эрик уже шел к себе из бассейна, когда начала аплодировать трибуна гимназистов. Ему стало стыдно, и он пожалел, что втравил и себя, и Берга, и всё соревнование в этот обман. Побеждать должен лучший, к чёрту и такое правило тоже. Здесь в Щернсберге действовали другие законы и другие правила.
Сразу же после ужина состоялось собрание совета в классной комнате номер шесть.
Левенхойзен выглядел смертельно усталым. Эрик искренне улыбнулся недавнему сопернику, но тот сделал вид, что погружён в свои записи.
«Ага, — сказал председатель Бернард фон Шранц. — Опять ты перед нами, Эрик.
«Несколько случаев неповиновения, и на них мне наплевать. Потом второй случай незаконного курения, и там я собираюсь защищаться».
«Не используй недопустимый язык перед советом, последний раз делаю тебе замечание».
«Ах, не начинай всё сначала. Где обвинения?»
«Прежде чем мы начнём, я хотел бы записать в протокол лишение двух парных выходных за недопустимое поведение перед советом. Прошу секретаря зафиксировать».
Секретарь старательно записал решение. Члены совета с зализанными волосами сидели молча с лицами беспристрастных судей, но с явным оттенком враждебности. У Эрика возникло ощущение, что превосходство находилось на его стороне. Им приходилось разыгрывать представление под названием «Суд», что привязывало их к определённому ритуалу, от которого они не могли отступать.
«С этим покончено, — сказал председатель. — Теперь на очереди неповиновение. Я прошу вице-префекта доложить суть дела».
Вице-префект заметил «в качестве вступления», что данный случай представляется необычайно трудным. Ибо речь идет, по крайней мере, о двенадцати зафиксированных эпизодах неподчинения четырёхклассникам. И есть основание предположить, что в действительности прегрешений значительно больше, поскольку многие сочли «неперспективным» писать заявления.
Потом он скороговоркой зачитал доносы, поступившие в письменном виде. А далее пришла очередь председателя.
«Есть ли у обвиняемого что-нибудь заявить по данному вопросу?»
«Ничего особенного. Как я уже объяснил, мне наплевать на приказы четёрыхклассников, и я не подчинюсь также и вашим приказам, если они не подпадают под соответствующие параграфы. То есть буду отвечать только на те обвинения, которые имеются здесь, и хочу, чтобы Совет занял именно такую позицию».
«Есть ли у Совета необходимость провести по этому случаю особое обсуждение?» — поинтересовался председатель.
Эрика на время удалили. Когда через пять минут его вызвали снова, он узнал, что Совет принял его возражение как полностью правильное. Рассмотрению подлежали только зафиксированные эпизоды.
«Но это не означает, — продолжил председатель, — что дело становится менее серьёзным. У нас для оценки есть 12 случаев. Ты уже слышал доклад обвинения. Может быть, ты готов представить нам свою позицию в общем по всем фактам, или хочешь, чтобы мы разбирались с каждым из них по порядку?»
«Ничто не мешает разобраться со всем дерьмом скопом».
Председатель сделал вид, что не заметил недопустимого слова.
«Итак, — продолжил председатель, — можем мы узнать твою позицию?»
«Обвинения справедливы. Я уже объяснил, что не буду подчиняться никакому четырёхкласснику. И это означает, что любой такой рапорт может соответствовать действительности. Я даже
«Совет готов вынести решение по данному пункту?» — поинтересовался председатель и получил молчаливые кивки в ответ.
«Итак, совет приговаривает тебя к аресту на двенадцать суббот-воскресений за отказ подчиниться приказам четырёхклассников».
Эрик мысленно повторил соответствующий параграф: «…младшие ученики должны беспрекословно выполнять указания членов совета и учеников четвёртого класса гимназии…»
Пока ещё существовала лазейка для сомнений в правомочности принятого решения. Ведь целью «указаний», если сослаться на первую часть того же параграфа, вроде бы являлось «приличное поведение», и ни о каких поручениях не шло речи. Но, с другой стороны, уже в первой части говорилось, что касается «соответствия со школьными принципами дружеского воспитания», и здесь годилось любое толкование. Кроме того, второй абзац того же параграфа окончательно ставил точки над I:
«Совет имеет право после независимого рассмотрения вынести наказание за неповиновение».
Другими словами, в случае неповиновения они могли наказывать, как, чёрт возьми, им заблагорассудится. И арест выглядел лучше, чем штрафные работы, поскольку его штрафное время перевалило сейчас слишком далеко на зимнюю половину года. Арест также хорошо подходил для занятий, с какой стороны ни посмотри. Хотя они, очевидно по традиции, расценивали арест более существенным наказанием, нежели штрафные работы, которые с помощью подхалимажа можно было преобразовать в довольно приятное времяпрепровождение. Но только не для Эрика. В его случае, если стоять и копать чёртову яму неделя за неделей, это стало бы невыносимо и могло привести к ситуации, описанной в параграфе 13:
«Ученик, который ударил члена совета или применил насилие к члену совета каким-то иным образом, подлежит немедленному исключению».
Арест, следовательно, выглядел замечательным решением. Наверное, стоило немного повозмущаться по поводу столь жестокого наказания, чтобы заставить их последовательно придерживаться именно ареста в будущем. Нет, не стоило рисковать напрасно.
«Ты понял приговор?» — спросил председатель.
«Да, естественно».
«У тебя есть какие-то возражения?»
«Нет».
«Хорошо. Тогда мы можем перейти к следующему пункту. Я прошу обвинение доложить дело о незаконном курении».
Обвинение в лице вице-префекта немного покопалось в своих бумагах, чтобы происходящее более напоминало судебное заседание. Наконец, были «найдены» нужные записи о запахе Вадемекума изо рта Пьера и Эрика в неурочное время. Итак, Эрик и Пьер пришли из леса с указанным запахом, хотя со времени ужина минуло не более двадцати минут. Из этого следовало, что они оба курили и потом прополоскали полость рта Вадемекумом, чтобы удалить следы своего проступка. Эрика уже ранее наказывали за сигареты, и он считался курильщиком. Пьер Танги из того же класса ранее не имел ни одного взыскания, но тогда напрашивался вывод, что Эрик вовлёк его в своё преступление как соучастника.