Злодей
Шрифт:
— Камилла?
Я сбросил пиджак и кинул его на стул, затем встал на колени у ее ног и стянул ее туфли.
— Да?
Она держала глаза закрытыми.
— Что случилось?
Развязав галстук, я расстегнул рубашку, бросил ее к пиджаку и забрался в постель рядом с ней.
— С чего ты взял, что что-то не так?
Она отвернулась.
— Твое молчание.
— Твой мозг провел математические расчеты и в этом?
Я потянулся, чтобы коснуться ее лица, но она отшатнулась.
— Пожалуйста, скажи мне.
Страх, внезапный и сильный, настиг меня. Она сожалела о том,
— Дело в сексе?
Камилла зажала между зубами большой палец.
— Нет. То есть да, — она откатилась от меня. — Не совсем... я… не знаю.
— Значит, из-за подглядевших?
Я хотел прикоснуться к ней, успокоить ее.
— Да.
— Я могу взять записи с камер наблюдения и выяснить, кто это был.
Она застонала и уткнулась лицом в подушку.
— Пожалуйста, не надо. Я умру от унижения.
Устроившись рядом с ней, я уставился на светлые пряди, скрывавшие ее лицо от меня.
— Если ты не объяснишь, я никогда не узнаю. Мой мозг робота, как ты его называешь, просто не способен заглянуть в сердце другого человека. Он даже не может заглянуть в мое, если оно вообще у меня имеется.
Ее плечи слегка расслабились, и она повернулась ко мне лицом.
— Ты знаешь, как это обезоруживает?
— Что? — я ничего не мог с собой поделать и провел пальцами по ее обнаженной руке.
— Когда признаешь свои недостатки.
— Почему это обезоруживает? — я заглянул в ее светлые глаза.
— Потому что большинство людей тратят бесчисленные часы своей жизни, пытаясь скрыть их.
— Я не большинство людей.
— Нет, — она положила ладонь мне на щеку, и ее тепло заполонило мои вены. — Это не так.
— И ты тоже, — я притянул ее ближе, и она уперлась в изгиб моей руки. — Ты собираешься сказать мне, почему расстроена?
— Я думала, ты не умеешь читать эмоции.
— Ну иногда я могу прочесть твои, когда ты позволяешь мне их увидеть. Но бывает ты прячешься от меня.
— Так будет безопаснее.
У меня в голове возник вопрос, который я даже не подумал задать.
— Ты расскажешь мне о себе? — ее слова вернулись ко мне: «задавай правильные вопросы». Может быть, это был один из них.
— Что ты хочешь знать?
— Я знаю основные аспекты твоей жизни — где училась, чем занимались твои родители, что ты их очень любила, имена друзей. Но не могла бы ты рассказать о тех моментах из жизни, которые очень хорошо запомнились?
— Зачем?
— Разве это не очевидно? Я хочу узнать тебя. Все твои секреты — я хочу хранить их. Ты можешь рассказать мне все, что угодно, и я не буду тебя осуждать. Была ли какая-то нездоровая одержимость? Хорошо. Вела ли ты себя как потаскушка назло матери? Нет проблем, правда, но это не мой любимый вопрос. Может ты зарыла пятьдесят трупов на заднем дворе? Мне на это насрать.
Она фыркнула.
— Я думаю, что последний, — это больше о тебе.
Да.
— Я хочу знать о тебе все.
Я думал, что собрал все необходимые данные, но чем ближе я был к ней, тем больше понимал, как многого я не знаю.
— Я хочу видеть вещи твоими глазами.
— Сочувствие. Единственное, чего не хватает психопатам, — она покачала головой у моего плеча. — Ты хочешь того, чего не можешь иметь.
— Рассмеши меня?
— Хорошо. Дай подумать, — она погрузилась в молчание, которое заставило меня нервничать. Молчание было плохим. Но когда Камилла снова заговорила, я услышал улыбку в ее голосе. — Однажды летом мы с друзьями вбили себе в голову, что будем бегунами. В то время это было наше увлечение. Не знаю почему, может быть, летние Олимпийские игры или что-то еще. В любом случае, я не знаю, заметил ли ты это во время моей попытки побега, но я не особо приспособлена к бегу.
— По-моему, ты была великолепна. Мне понравилось смотреть, как ты двигаешься, хотя мне хотелось, чтобы ты бежала ко мне, а не от меня.
— Тогда это была бы не очень умная попытка побега, не так ли?
— Да.
Она положила ладонь мне на живот.
— Итак, однажды утром мы бегаем по моему району. Солнце уже высоко, очень жарко и я иду в компании девочек. Мы неплохо проводим время и сворачиваем за угол, чтобы пройти мимо моего дома. Мой отец во дворе устанавливает разбрызгиватель перед уходом на работу. Он останавливается и машет нам рукой, когда мы приближаемся. Затем моя мама выходит из дома и подходит к шлангу. Я начинаю смеяться еще до того, как она заканчивает свои шалости. Конечно, разбрызгиватель запускается и распыляет воду на отца. Он стоит там, я не знаю, примерно пять секунд, — она хихикнула и остановилась, чтобы собраться с мыслями, а я издала первый смешок вместе с ее хохотом. На нем рабочий костюм, он весь мокрый. Мы с девчонками смеемся. Он поворачивается и видит мою маму, пытающуюся прокрасться обратно в дом. Затем отец начинает за ней гнаться. Она кричит и пытается поспешить вверх по ступенькам, но он хватает ее и прижимает к себе, все еще мокрый, — ее смех заразил меня, и я улыбнулся мысленному образу.
— Они идеальная пара.
— Так и было, — ее смех затих. — Они не ждали меня. Неожиданный ребенок для пары, которая пыталась завести ребенка десять лет, но безуспешно. Маме было сорок три, когда я родилась. Папе было почти пятьдесят, — печаль окрасила воспоминания, смягчив ее голос. — Я знала, понимаешь? Я знала, что когда мама умрет, папа последует за ней. Они были неразлучны, даже когда она заболела. Он никогда не отходил далеко от нее. Как будто тоже проходил лечение. Химиотерапия давила на нее, лишая сил. Но ее дух никогда не угасал. Она всегда улыбалась мне, даже когда была слишком уставшей, чтобы обнять меня. И мой отец был как растение под солнцем. Когда она сгорела, он вскоре иссох вслед за ней.
— Мне очень жаль.
Я сжал ее еще крепче.
— Мне тоже. Я скучаю по ним, — она хмыкнула. — А что насчет твоей мамы?
— Она умерла, когда я был ребенком.
Камилла приподнялась и уперлась мне в грудь, ее потрясающие глаза завораживали меня.
— И это все?
Я бы говорил часами, если бы она вот так сидела на мне.
— Она была холодной. Не такой, как отец. Они были противоположностями. Мой отец был тем, кто пытался научить меня. Она вроде как... я не знаю. Думаю, она не знала, что со мной делать и как мне помочь. Папа был терпелив и научил меня всему, что мне нужно было знать, чтобы выжить в реальном мире.