Злое счастье

Астахова Людмила Викторовна

А она сидела по правую руку Мэя, в качестве почетной гостьи, бледная до прозрачности, глазастая, напряженная, словно тетива нацеленного лука. Того и гляди, зазвенит. Белое нижнее платье и бирюзовое блио шли её холодной красе несказанно. Косички, заплетенные от лба к затылку, открывали взгляду высокое чело, и девушка выглядела младше своего возраста.

— Кушайте, миледи, — мягко попросил Мэй, показывая ей на приборы, выложенные рядом с простой белой тарелкой: ложку и двузубую вилку.

На ужин была сырная запеканка с зеленью. Как тут же выяснилось, девушка орудовала вилкой лучше иных королев, настолько легко порхала в её пальчиках точеная костяная рукоятка. На то, как ела леди Хелит, можно было при

желании любоваться. Чем, собственно, и занималось большинство мужчин, собравшихся за княжеским столом.

Дайнар с облегчением вздохнул. Такому фокусу кайт-оборотней точно не научишь. Одной бедой меньше.

Купаться в горячей воде весьма приятное занятие, если вокруг не толкаются шесть молодых женщин, которые все время переговариваются между собой на незнакомом языке. Это сильно напрягает. С другой стороны, без их помощи промыть как следует волосы ни за что не удалось. Мыло представляло собой липкий бесформенный кусочек белого цвета, и он все время норовил выскользнуть из рук и утопиться в мутной горячей воде, остро и тревожно пахнущей какой-то травой. Пар поднимался над водой, кудахтали девицы, и нестерпимо хотелось закрыть глаза, нырнуть в теплый сон, чтобы проснуться… Где? Где-то в другом месте. Не здесь. Мысль, почти уже оформившаяся, внезапно ускользала мокрой тонкой нитью, оставляя странное послевкусие. И сколько не напрягай память — никакого результата, только голова наливается свинцовой тяжестью.

Девицы весело защебетали, протягивая жесткое полотно, чтобы вытереться. Жесткое настолько, что ткань царапала кожу и без того пострадавшую от блужданий по ночному лесу. Ссадины на коленках и локтях до сих пор щипало.

— Спасибо большое, — сказала она.

Но девушки, разумеется, ничего не поняли и подняли настоящий гвалт. Видимо, жестоко поспорили меж собой. Одеты они были довольно просто — в длинные платья простого кроя неярких расцветок: серые, голубые, сиреневые. Такое же было предложено и купальщице. Только белое. А поверх — узкая накидка без боковых швов с прорезью для головы, которая завязывалась на поясе. И никакого нижнего белья.

— А трусы? — спросила она и показала на себе, что имеет ввиду.

— Ванагго гвер та, — весело ответствовала чернокосая барышня, верховодившая всех компанией.

Делать было нечего. Может быть, тут так принято? Хотя странно. Раньше ведь было все иначе… Вроде бы… Или не было?

Пришлось покорно отдаться в умелые руки девушек, которые быстро и ловко сумели нарядить её в не слишком удобную одежду. Иначе она бы точно запуталась в веревочках, поясках и тесемках, неисчислимое количество которых повергало в панический ужас.

С волосами тоже возникали вопросы. Уж больно длинными они оказались. Не такими. Подозрительно светлыми. А ведь помнилось, что с волосами что-то такое произошло. Отрезали? Выпали? Но нет, те, которые тщательно расчесывала русоволосая хохотушка с ямочками на щеках, эти волосы были настоящими.

— Гэрт уан хелит? — все время спрашивала девица. — Гэрт? Ано?

В ответ — краткий кивок. Пусть делают, что хотят. Косы так косы.

А потом черноволосая поднесла круглое зеркало на ручке, чтобы можно было по достоинству оценить работу девушек. Забавное зеркало, темное, словно не в стекло смотришь, а в лесное озеро с черной стоячей водой. А из его тяжелых глубин глядело совершенно чужое лицо. Ладони стали холодными и мокрыми от пота, сдавило грудь, и слезы брызнули сами по себе, заливая прозрачной соленой пеленой голубо-серые глаза. Чужие глаза. Густые пепельные брови, пушистые ресницы, ровненький, чуть вздернутый носик и полные губы: неузнаваемые черты молоденькой девушки. Этакая прохладная нордическая краса валькирии. Чтобы не разрыдаться в голос, она закрыла рот ладонью. Слезы душили, жгли глаза, частым

дождем капая на подол голубой накидки.

— Это не я, это не я… Я не такая… Другая…

Но вспомнить свой подлинный облик не получалось никакими силами. Из зеркала должно была смотреть совсем другая женщина. Не юная девица-красавица, не белокурая бестия из германских легенд, нет!

Она вырвала из рук чернокосой зеркальце и впилась взглядом в свое отражение, словно темное стекло чем-то провинилось, словно истинный образ спрятался в его недрах.

— Боже мой, так не бывает! Так не может быть!

Наверное, она перепугала своей истерикой заботливых девушек. Они разбежались в разные стороны и глядели теперь с изумлением и нескрываемым страхом, не зная, чего ожидать от подопечной, разрыдавшейся над собственным отражением.

— Нет, нет, нет! Я так не могу!

— Х'ярвин и кассо уан хелит, — ласково сказал чернокосая, первой найдя в себе силы, приблизиться к надрывно плачущей девушке.

И погладила по макушке. Словно перепуганного ночным кошмаром ребенка. Жалостливо так.

Рядом с белокурой девой Мэй чувствовал себя вдвойне неуютно. Ни словом не перекинуться, ни шуткой, словно на королевском приеме. А ведь, когда Рыжий в последний раз видел Хелит в Алатте, та показалась ему чуть ли не балаболкой, так озорно она щебетала и смеялась вместе с другими девчонками. Он стоял в тени, на открытой галерее второго этажа, и Хелит попросту не могла его видеть. Тогда она ему даже не понравилась, и похвалил девчонку только, чтобы не обидеть Оллес, который и так души не чаял в старшенькой.

Один из последних теплых дней осени, канун сезона Аксримма-Забвения… В блюде манящей горкой лежат сладкие сочные яблоки — плоды недавно собранного урожая, благоухает на весь сад отцветающая хизанта, и воздух пронизан солнечными лучами. На подоконнике нежится толстый рыжий кот — тезка Мэя, названный так за сходство мастью с Отступником.

— Скоро будет война, — сказал тогда Оллес.

Настолько резко и неожиданно, что Мэй вздрогнул. Хотя, конечно, знал, что старый Гвварин ничуть не сгущает краски. Лишь говорит вслух то, о чем в Алатте, и тем более, в Лот-Алхави предпочитают молчать. Рыжий только надеялся, что дэй'ном потерпят хотя бы до начала весны. Как выяснилось, зря.

В памяти остался вкус яблок, запах цветов и смех светловолосой девушки.

А сейчас его локтя касалась другая женщина. Взрослая, сильная, опытная, не сентиментальная. Это было словно… хитроумный узор или сверкающий гранями камень. Из тех, что так искусно гранит Улайс, прежде чем вставить в перстень или ожерелье. В каждой грани отблеск сущности. И, поди разбери — где кончается чутье, и где начинается безумие.

«Надо было пригласить хоть парочку музыкантов», — подумалось Мэю. — «А то чересчур этот ужин походит на тризну».

Еле дотерпев до самого конца трапезы, Рыжий торопливо проглотил кусок сладкого пирога и собрался было удалиться, но его молчаливая соседка внезапно коснулась руки ледяными, как у снежной ритт [2] , пальцами. И главное, посмотрела с такой мольбой, что растаяло бы самое черствое сердце.

— Пажаласта плиз помохитте мнэ.

Непонятно, но достаточно проникновенно, чтоб приковать к себе все внимание Рыжего.

Девушка многозначительно кивнула головой, смешно приподнимая брови, но, как ни странно, Мэй догадался, что она хочет остаться с ним наедине. Выгонять свиту Рыжий не стал, а лишь отвел Хелит в уголок и заслонил от остальных широкой спиной.

2

снежная ритт — упырь, оживший мертвец, замерзший в зимой в горах.