Зловещее наследство

Сандему Маргит

— Я чувствую… Я чувствую что-то теплое на лице! Становится так светло. Так светло. Это…?

— Солнце. Свет, день. Свободное открытое небо.

— Да это встающее солнце, Кнут, — сказал Калеб, и в его голосе слышался восторг. Свет проникал в непривыкшие к нему глаза Маттиаса.

— Солнце? Это действительно солнце? Правда?

Кнут опустился на колени, остальные последовали его примеру. Так лежали они все, обратившись лицом к солнцу; Маттиас и Кнут сложили руки словно для молитвы.

Все дали

свободу слезам, и никто этого не стыдился.

5

Когда они забрались дальше, в высокие леса, где еще лежал снег на северных склонах гор, Калеб сказал:

— Долго же мы пробыли там, внизу.

— Да, — воскликнул Кнут. — Маттиас почти два года. Ты, Калеб, четыре, а я пять долгих дьявольских лет. Никто кроме нас так долго не выдерживал. Много мальчуганов приходило и умирало у меня на глазах. Раньше никто оттуда не выходил. Никто, кроме нас.

Они снова засмеялись, но в их смехе слышалась скорбь о всех тех, кто никогда уже не выйдет оттуда.

— Где мы находимся? — поинтересовался Маттиас. Они остановились и осмотрелись. Чего мальчики не знали, так это то, что они ушли далеко на север и что они очутятся в Сигдале, поскольку продолжали двигаться в том же направлении. Никто из них не знал, в какой стороне от Кристиании располагается Конгсберг.

Сигдал и другие населенные пункты очень далеко, и добраться до них трудно.

Но внезапно они увидели кое-что иное.

Калеб воскликнул:

— Ты видишь крышу дома высоко на хребте впереди нас?

— Да.

— Я думаю, что это хижина пастухов. Попытаемся добраться до нее. Ты сможешь, Кнут?

— Сейчас я готов на все.

Калеб и Маттиас явно сомневались в этом. В дороге они часто останавливались, давая ему откашляться, а Маттиас вынужден был непрерывно поправляться повязки на его теле. Ноги кровоточили.

Но Кнут не хотел сдаваться.

Маттиас довольно хорошо пережил существование в шахте. Конечно, у него повсюду на теле были рубцы и раны, несколько раз он болел и даже перенес воспаление легких. Но кровь Людей Льда выручала его. Он унаследовал ее от своего отца Таральда, получившего ее от своей матери Лив, которая в свою очередь получила ее в наследство от самого дорогого из них — Тенгеля Доброго. Он передал в наследство своим потомкам бесценный дар: силу, выносливость, мужество и любовь к людям. Вошедшие в семью «со стороны» предки Маттиаса — как по отцовской, так и по материнской линии — были также сильными людьми. Мать Ирья, дед Даг Мейден и его мать Шарлотта Мейден. И, конечно, мать бабушки Силье!

И можно ли удивляться тому, что Маттиас стал таким прекрасным маленьким мальчиком?

Калеб был необыкновенно силен. Он выдержал четыре года в шахте без большого ущерба. На него падали камни, руки его были все в рубцах, а ногтей почти не осталось, но все это казалось ему мелочью.

Все трое понимали, что они смогли так долго сохранять жизнь в этом сыром, промерзшем, темном аду благодаря своей дружбе и взаимной выручки. Если один из них получал травму или терял радость жизни, они становились особенно внимательными к нему, старались оказать помощь, поддержать. Постоянная предупредительность, забота о том, чтобы другие не забывали об осторожности, были важнейшими в их трудной жизни.

И они еще полностью не осознали счастья своей свободы!

До пастушеской хижины добрались только к вечеру.

— Мы действительно можем войти в нее? — неуверенно спросил Маттиас, пока Калеб сбивал замок.

— Нужда не знает законов, — ответил тот. — Нам необходима крыша для ночлега, и сюда в такое время года никто не приходит. Ты видишь, на снегу нет следов, сеновал пуст, люди увезли отсюда запасы кормов на зиму. И дрова завозят они всегда по санному пути. Сейчас же кругом почти пусто.

Внутри нашлись дрова, а под потолком висело четыре копченых окорока, была там мука и много других припасов.

— Думаю, что хозяева ничего не будут иметь против, если мы немного поедим. При нужде люди обычно заходят в пастушьи избушки.

— А мы можем и заплатить, когда доберемся до дому, — заявил Маттиас, который всегда стремился к справедливости.

— Хорошо, — поддержал его Калеб.

В большом чане он согрел воды, и они помылись. Один за другим мальчики щелочью и березовым веником сняли с себя грязь и, пока их потное тряпье сушилось у огня, завернулись в шкуры, снятые с постелей. Так, завернутые в шкуры, они уселись за стол и основательно поели. Сидели, смотрели друг на друга, смеялись и подтрунивали.

— Ага, вон ты, оказывается, как выглядел под черной грязью, Маттиас, — говорил Калеб. — Я и не знал, что ты рыжий!

Кнут улыбнулся:

— Я постоянно думал, что ты маленький заблудший ангел, Маттиас. Но сейчас я больше так не думаю. Рыжий ангел? Нет, таких не бывает!

— Ты меня видишь? — спросил Маттиас.

— Нет, — ответил Кнут. — Я вижу только, что ты сидишь там. Что ты покачиваешься из стороны в сторону. Больше я не вижу.

— Будет лучше, вот увидишь, — утешил его Маттиас. — Ешь больше сала. Так постоянно говорит Тарье. Это хорошо для глаз. Тарье все знает. Он вылечит тебя полностью, когда мы придем домой.

— И кашель тоже?

— Конечно! Все!

Калеб опустил глаза, чтобы Маттиас не увидел в них тревоги и сочувствия.

— А у тебя такие светлые волосы, Калеб. Право, внизу их невозможно было разглядеть, — рассеялся Маттиас. — Ты же взрослый мужчина!

— Ну, семнадцать лет это еще не так много.