Зловещее наследство
Шрифт:
И она указала на Габриэллу.
Эти слова еще больше подорвали у Габриэллы веру в себя.
— Это несправедливо, Фреда, — спокойно заметил Маттиас. — Мне кажется, Габриэлла милая девушка. Люди не могут быть одинаковыми, понимаешь.
Фреда презрительно фыркнула. Калеб промолчал.
12
Самым трудным для них оказалось наставить Фреду на путь истинный. Малышка Эли день за днем приходила в себя и спустя неделю уже могла сидеть, закутанная в шаль, и присутствовать
Но на занятиях Фреда ужасно мешала Лив. Она то отказывалась слушаться, то ей необходимо было выйти, то ей казалось все это чепухой. И она втягивала мальчиков в свой бунт против попытки взрослых дать детям полноценную жизнь.
— Тебе хочется обратно на лестницу? — спросил однажды Маттиас.
Вид у Фреды внезапно стал удрученным, беспомощным.
— Ясно, что хочу, — дерзко ответила она, но голос ее звучал жалко.
Попыток к побегу она больше не предпринимала. Габриэлла, на которую возложили ответственность за девочек, вела упорную борьбу за то, чтобы Эли влияла положительно на Фреду, а не наоборот.
Маттиас следил за здоровьем детей. Самой слабой естественно, была Эли, но и другие пострадали от жестокостей, которые преподносила им жизнь.
Маттиас был единственным взрослым человеком, которого Фреда воспринимала. Остальные подозревали, что она испытывает к нему слабость, но сказать об этом не решались. Она дразнила его и называла разными нелепыми кличками, но уже то, что она все время уделяла ему внимание, говорило о многом.
Однажды мужчины намеривались, взяв с собой Эли, навестить ее дедушку. Но в последний момент Маттиаса известили, что ему необходимо приехать в Эйкебю к бабушке, которая стала очень старой. Он немедленно отправился туда.
Поэтому поехать с девочкой вынужден был Калеб. Но Эли, будучи большой почитательницей Габриэллы, настояла на том, чтобы и та также приняла участие в поездке. Габриэлла же была в этот момент подавлена и решительно отказалась от этого.
— Что случилось с Их сиятельством? — спросил раздраженно Калеб.
— Я не думаю, что тебе хочется, чтобы я поехала с тобой, — робко промолвила она.
— Боже мой, — простонал он удрученно. — Что думаю я, не имеет значения! Неужели Вы не можете хоть один раз перестать думать о себе, маркграфиня, и порадовать Эли?
Поняв, что отказаться не может, она стыдливо уселась в сани. Эли обрадовалась, что Габриэлла едет, вся засветилась от восторга.
Они сидели по разные стороны от девочки, и их словно барьер разделяло молчание. Габриэлла считала Калеба исключительно грубым и неотесанным мужланом, с которым не о чем говорить. Она обратила внимание на то, сколь неприятными они должны выглядеть со стороны, взяла Эли за руку и ободряюще пожала ее.
Девочка в ответ благодарно улыбнулась.
— Ваше высокопревосходительство, вы уже способны на многое, стоит только вам захотеть, — коротко бросил Калеб, обращаясь к Габриэлле.
— Это не так легко, когда человек
— А ваши родители?
— Мои родители?
— Вы никогда не думали о том, как они все это переживают?
Она вопросительно посмотрела на него.
— Их единственная дочь вернется отвергнутой, непригодной для замужества. Можете ли вы представить себя на их месте, в их горе, Ваше сиятельство? Представьте, что у вас самой есть единственная дочь, которая вынуждена пережить то же, что пережили вы!
Габриэлла попыталась представить.
— Они взяли на себя все заботы, не так ли, маркграфиня? — продолжал безжалостно Калеб. — Вы можете страдать и спокойно переживать, а ваша мать должна садиться за стол и написать, может быть, сотни неприятных для нее писем о том, что свадьба не состоится. Ибо жених не пожелал венчаться с ее дочерью, о которой она проявляла такую заботу и, уверен, очень гордилась ею. Ваш отец вынужден отказаться от всего, переделать все, что он организовал для вас двоих. Дом, приданное. Не жалуясь, не правда ли? Вы о них подумали?
Габриэлла проглотила сдавивший горло комок.
— Я напишу домой, поблагодарю их. Расскажу, что мне здесь хорошо и я забыла историю с Симоном.
— Забыли?
Габриэлла ответила, взвешивая каждое слово:
— Я забыла Симона. Но не думаю, что я осмелюсь поверить кому-нибудь снова.
— Не все же такие, как он.
— Нет. Но я осталась той же. Некрасивой, худой, нежеланной. Такое не забывается.
— Значит, когда Вы разговариваете с кем-нибудь, Вы все время думаете о том, как выглядите Вы сами? А если позабыть о своей незначительной персоне и подумать о собеседнике? Поинтересоваться его жизнью и его проблемами?
У нее не нашлось слов для ответа, ничего не смогла она сказать в свою защиту.
Эли вмешалась:
— Тебе не следует так строго относится к Габриэлле! Она такая добрая и так переживает, что никто ее не любит.
— Я хочу только помочь ей выбраться из футляра, в который она сама себя спрятала, Эли, — сказал Калеб и подстегнул лошадь. — Вы уже кое-что можете, Ваше сиятельство! Когда Вы находитесь с детьми, то думаете лишь о том, чтобы им было хорошо, мы это видим. Вы в эти моменты становитесь мягкой и приятной. Почему бы в таком случае Вам не попытаться вести себя так же с мужчинами, когда вернетесь ко двору?
— Обратно, — тихо произнесла Габриэлла и отвернулась. — Мне хочется домой к семье, но ко двору? Пусть они катятся ко всем чертям! Мне хорошо здесь у вас.
— Это уже звучит лучше, — жестко заметил Калеб. — Но Вам предстоит пройти еще долгий, долгий путь. Сейчас мы, например, говорим все время о Вас. Но вы ни разу не поинтересовались моей жизнью или жизнью Эли.
— О, — произнесла Габриэлла, покраснев. — Извини меня, Калеб! Я ничего не знаю о твоей жизни после того, как ты выбрался из шахты. А мне хочется услышать!