Зловещий барьер. Ближайший родственник. Оса
Шрифт:
От возни, которую он поднял, тело ученого потеряло равновесие и постепенно сползло вперед, руки раскинулись на блестящей поверхности стола. Взяв холодный труп под мышки, Грэхем поднял скорбную ношу и перенес на диван. Что-то упало на пол и покатилось с металлическим позвякиванием. Уложив профессора, Грэхем прикрыл ему лицо, — сложил на груди старческие руки с набухшими венами. Потом отыскал упавший предмет.
Это был автоматический карандаш — он заметил его блестящий серебристый колпачок около ножки стола. Грэхем поднял карандаш. Очевидно, он выпал из окоченевших
Находка снова настроила Грэхема на боевой лад. — Он вспомнил последние каракули других умерших — и карандаш стал казаться ему весьма многообещающим подарком судьбы. Ведь Фармилоу вполне могли выбросить из этой жизни в следующую — если это возможно — как раз в тот миг, когда его мозг уже сформулировал мысль, которую рука готовилась записать. Это было совсем не в характере витонов — дать жертве передышку. Они убивают без всякого предупреждения или колебания, и к тому же окончательно и бесповоротно.
И тут он с изумлением взглянул на ситуацию под новым углом: витоны не умеют читать. Как столь очевидная мысль не пришла ему в голову раньше? Ведь у витонов нет органов зрения, их заменяет экстрасенсорное восприятие. Это значит, что они выносят смертный приговор тому, кто вынашивает опасные замыслы или собирается их записать непонятным для них образом. Может быть, напечатанные или написанные на бумаге знаки ничего не говорят вражеским органам чувств: они разбираются в мыслях, но не в почерке или машинописи. Они владыки неуловимого, но не конкретного и вещественного.
Следовательно, если Фармилоу воспользовался карандашом, его записка скорее всего сохранилась, не была уничтожена, точно так же, как не были уничтожены другие послания. Грэхем еще раз перерыл ящики стола в поисках памятных книжек, записок, любых торопливых каракулей, которые могли бы сообщить посвященному что-то важное. Внимательно осмотрев все, что было на столе, и убедившись в девственной чистоте блокнота и промокашки, он напоследок пролистал от корки до корки два научных трактата.
Никакого результата. Оставалась только газета «Сан». Последний вечерний выпуск лежал сложенным посередине стола, как будто Фармилоу собирался его просмотреть, но потом внезапно потерял всякий интерес к тому, что творится в мире. Устремив зоркий взгляд на страницу газеты, разведчик глубоко вздохнул: карандашная пометка!
Жирное, наспех нарисованное кольцо, небрежный кружок — такой можно изобразить в минуту безумия или на пороге смерти.
«Если они до него добрались, — размышлял Грэхем, — то он, очевидно, сделал это уже после того, как его схватили. Ведь смерть не наступает одновременно с остановкой сердца, мозг продолжает работать еще несколько секунд. Однажды я видел парня, который пробежал шагов десять, пока не понял, что уже мертв».
Облизнув пересохшие губы, он попытался расшифровать послание с того света. Кое-как нацарапанное кольцо отражало последнее усилие Фармилоу — упрямое стремление угасающего разума оставить хоть какой-то ключ, пусть грубый, неясный, несовершенный. По-своему трогательный жест: посмертный вклад профессора в копилку ума и сообразительности человеческого рода. Только уж больно странным он оказался, трудно себе представить что-нибудь более странное: в кружке красовалось изображение медведя!
Рисунок помещался в колонке объявлений. Зверь стоял вертикально на фоне айсберга, правая передняя лапа призывно вытянута, на морде — мерзкое выражение самодовольного торгаша. Он рекламировал огромный нарядный грузовик-рефрижератор, ниже были начертаны хвастливые слова: «Рекомендую лучший в мире рефрижератор — вы найдете меня на его дверце!»
— Рекламный писака не страдает недостатком скромности, — проворчал Грэхем и снова бросил сокрушенный взгляд на рисунок. — Надо поспать, — решил он. — Если я хоть немного не сосну, мне прямая дорога в психушку!
Аккуратно вырвав объявление, он сложил его и спрятал в бумажник. Потом выключил свет и удалился.
По дороге домой он нашел в метро телефонную будку и позвонил в полицейское управление. Грэхем сообщил о Фармилоу и, перемежая слова зевками, дал краткие инструкции. Потом набрал номер Боро 8–19638, не получил ответа и сонно удивился, что офис Разведывательного управления не откликается. Он слишком устал, чтобы ломать себе голову, ощущать подозрения или тревогу. Не отвечают — ну и черт с ними!
Добравшись до дому, он рухнул в постель и блаженно сомкнул воспаленные от усталости веки. А на расстоянии мили застыли во тьме обезлюдевшие зенитная батарея, прибор управления огнем, радар службы оповещения, подслушивающая установка; их команды были насильственно удалены со своих постов. Ничего не ведая об этом, Грэхем беспокойно вертелся в постели, одолеваемый фантастическими сновидениями. Он видел брошенный офис, окруженный морем живой светящейся голубизны, через которое пробирался гигантский медведь.
Тревога, которую он должен был ощутить прошлой ночью, с избытком дала о себе знать утром. Он попытался дозвониться до офиса Разведывательного управления — ответа по-прежнему не было. На этот раз он среагировал мгновенно. «Тут что-то не так, — предупредил отдохнувший, снова бдительный ум, — будь начеку!»
Подходя к зданию, он заранее был начеку. Все выглядело вполне невинно. Вокруг царило нарочитое спокойствие, свойственное только что поставленной мышеловке. Ближайшие витоны болтались далеко на востоке; свисая из-под пышных облаков, они, казалось, созерцали собственные пупки.
С четверть часа Грэхем слонялся вокруг, попеременно поглядывая то на зловещее здание, то на грозное небо. У него не оставалось другой возможности выяснить, что же случилось с телефоном Лимингтона, кроме как пойти и посмотреть самому. Он решительно вошел в здание и направился к лифтам. И сразу же из ниши по соседству с лифтами, где обычно находился лифтер, выступил мужчина и шагнул ему навстречу.
У незнакомца были черные глаза и еще более черные волосы, облепившие белое как мел лицо. Костюм, ботинки, шляпа — все на нем было черное. Просто крик похоронной моды.