Злой гений Нью-Йорка [Дело Епископа]

Ван Дайн Стивен

Ванс печально посмотрел на эту картину.

— Здесь покоится Джон Парди, — прошептал он с благоговением. — А это дом, им построенный… карточный дом…

Он подошёл ближе, но едва его тело коснулось края стола, как послышался лёгкий шелест, и воздушная постройка рассыпалась.

Маркхэм спросил Хэса:

— Вы известили врача?

— Так точно. — Сержант с трудом отвёл глаза от стола, подошёл к окну и поднял шторы. Затем он снова вернулся к телу Парди и продолжал его рассматривать. Вдруг он встал на колени и нагнулся.

— Похоже

на револьвер 38-го калибра, который лежал в ящике с инструментами, — заметил он.

— Без всякого сомнения, — подтвердил Ванс.

Хэс встал, подошёл к комоду и осмотрел содержимое ящика. — Кажется, все на месте. Пусть мисс Диллард удостоверит это, когда уйдёт доктор.

В это мгновенье Арнессон, в ярком красно-жёлтом халате, возбуждённый, вбежал в комнату.

— Тысяча ведьм! — воскликнул он. — Сейчас Пайн сообщил мне эту новость. — Он подошёл к столу и долго смотрел на труп. — Самоубийство? Но почему же он не предпочёл собственный дом для этого представления? Чертовски неприлично забираться с такой целью в чужие дома. Необдуманный поступок, такой же необдуманный, как его последняя игра в шахматы. — Он взглянул на Маркхэма. — Надеюсь, это не навлечёт на нас новых неприятностей? Достаточно уж мы прославились. Голова идёт кругом. А когда же вы уберёте останки бедняги? Я не хотел бы, чтобы его увидела Белл.

— Тело будет убрано, как только врач освидетельствует его, — ледяным тоном ответил Маркхэм. — Нет необходимости приводить сюда мисс Диллард.

— Хорошо. — Арнессон все ещё смотрел на мертвеца. — Бедняга! Жизнь оказалась ему не по силам. Сверхчувствителен был, не было душевной силы. Относился ко всему слишком серьёзно. Тяготился жизнью после неудачи со своим гамбитом. Чёрный епископ мерещился ему, может быть, он и лишил его рассудка. Возможно, он вообразил, что он сам — шахматный епископ.

— Интересная идея, — заметил Ванс. — Между прочим, когда мы увидели труп, на столе был карточный домик.

— Зачем же здесь были карты? Карточный домик… Звучит ужасно глупо. Вы знаете ответ?

— Не весь. Дом, построенный Джеком, мог бы кое-что объяснить.

— Понимаю: забавлялся детскими играми до конца, даже и над собой потешался. — Арнессон зевнул и пошёл одеваться.

Профессор все время печально смотрел на Арнессона. Затем он повернулся к Маркхэму.

— Сигурд всегда скрывает свои чувства, стыдится их. Не принимайте его шуток всерьёз.

В это время Пайн ввёл сыщика Бэрка, и Ванс воспользовался случаем, чтобы расспросить слугу, как тот нашёл тело Парди.

— Почему вы вошли сегодня утром в стрелковую комнату? — спросил он.

— В кладовой было душновато, сэр, — ответил Пайн, — и я отворил дверь на лестницу, чтобы немного проветрить. Тогда я и заметил, что все шторы спущены.

— Значит, обыкновенно вы не спускаете штор на ночь?

— В этой комнате нет.

— А окна?

— Я всегда на ночь оставляю их слегка открытыми.

— И вчера вы их оставили

открытыми?

— Да, сэр.

— Хорошо. А когда вы открыли сегодня утром дверь?

— Я сейчас же пошёл гасить свет, предполагая, что мисс Диллард забыла, уходя, повернуть кнопку. Вот тогда я и увидел бедного господина за столом и пошёл доложить об этом профессору.

— Бидл знает о происшедшей трагедии?

— Я сказал ей тотчас же после вашего прибытия.

— В котором часу вы и Бидл ушли в свои комнаты вчера вечером?

— В десять часов, сэр.

Когда Пайн вышел, Маркхэм обратился к профессору.

— Сообщите нам, какие вы знаете подробности, пока мы ожидаем врача. Может быть, мы поднимемся наверх?

Бэрк остался в стрелковой комнате, а мы пошли в библиотеку.

— Боюсь, что смогу сказать вам очень немногое, — сказал профессор, усаживаясь в кресло. В манерах его чувствовалась особая сдержанность. — Парди пришёл сюда вчера вечером, чтобы поболтать с Арнессоном, но я думаю, чтобы повидать Белл. Однако Белл рано ушла спать, у неё болела голова, а Парди оставался почти до половины двенадцатого. Потом он ушёл; это было наше последнее свидание, увидел я его опять, когда Пайн принёс известие об ужасном событии сегодняшней ночи.

— Если м-р Парди, — вставил Ванс, — приходил повидаться с вашей племянницей, то как вы объясните, что он оставался так долго, хотя она и ушла?

— Никак не объясню. Он производил впечатление человека, у которого было что-то на душе и которому хотелось человеческой близости. Я должен был намекнуть ему, что очень устал, только тогда он и ушёл.

— А где был м-р Арнессон вчера вечером?

— Сигурд, после того как ушла Белл, разговаривал с нами ещё полчаса, а потом пошёл спать.

— В котором часу?

— Около половины двенадцатого.

— Как вы говорили, — продолжал Ванс, — м-р Парди производил впечатление человека, ум которого был сильно утомлён?

— Дело было не в утомлении, он скорее казался подавленным, расстроенным.

Ванс замолчал, и вопросы стал задавать Маркхэм.

— Я полагаю, — начал он, — что бесполезно спрашивать вас, не слышали ли вы звука, напоминавшего выстрел?

— В доме было тихо, — ответил профессор, — да и никакой звук не мог донестись сюда из стрелковой комнаты. Стены в этом доме очень толстые.

— Последние минуты жизни самоубийцы ещё недостаточно изучены, — небрежно сказал Ванс. — О чем вы разговаривали с м-ром Парди в течение часа, предшествовавшего его уходу?

— Мы говорили немного. Какая-то навязчивая мысль владела им, и большую часть времени он провёл за шахматной доской.

Ванс посмотрел на доску. Некоторые фигуры ещё стояли на чёрных и белых квадратах.

— Очень любопытно, — тихо проговорил он. — Очевидно, он размышлял над концом партии с Рубинштейном. Фигуры расставлены так, как в тот момент, когда он сдался, с неизбежным матом чёрным епископом на пятом ходу.