Шрифт:
Егор Чекрыгин
Злыднев Мир. Империя.
Книга 2
Империя.
Глава 1
Он медленно подбирался к своей добыче, когда она ничего не подозревая предавалась неспешной трапезе. В самый последний момент добыча все-таки почувствовала странный запах, и скосила глаза в его сторону…, но было уже поздно. Стремительный рывок, мгновенный захват, быстрый отскок назад. Какая-то тень загородила проход, и ему пришлось совершив немыслимый маневр, проскользнуть под чьим-то столиком. Над
«Эх, а не плохой денек сегодня выдался», – подумал он на бегу, обгладывая свежеуворованную кость с сохранившимися еще кое-где волокнами мяса. Вот ведь дурак этот купец, оставил столько жратвы. Ему наверное и невдомек что все это великолепие вполне можно ободрать с кости, да и саму кость можно еще грызть очень и очень долго.
Быстро оторвавшись от погони, которая впрочем преследовала его, не прилагая особого усердия, он свернул в ближайшую подворотню и, зарывшись в груду мусора, предался своему пиршеству. С несказанным наслаждением мусоля объедок с чужого стола, он однако не забывал оглядываться по сторонам и был готов в любой миг броситься в бегство.
Дорогой читатель, из вежливости и из уважения к Уличному Этикету, не станем пристально пялиться на это зрелище, а лучше отвернемся и несколько поподробнее познакомимся с субъектом, столь энергично открывшим наше повествование.
Это было существо, относящееся, (скорее всего), к человеческому роду. Правда повадки его скорее подошли бы крысе, или мелкой собачонке. Не той собачонке, что в полном благополучии и довольстве живет у рачительных хозяев. И даже не той, что познав человеческую ласку и тепло, в силу нелегких жизненных обстоятельств оказалась на улице. Нет, этот субъект был из породы абсолютно диких помойных псов, которые поколениями живут вблизи человека, но уже давно забыли что этот человек может быть хозяином и другом, и видящих в нем лишь врага или добычу.
Был он мелок и жалок. Годочков ему…, ну можно было бы дать…, эдак восемь. Хотя росточка и весу в нем едва хватило бы на нормального четырехлетку, однако глаза…., глаза…, да глаза его могли бы принадлежать довольно зрелой, и немало повидавшей в жизни крысе. В них светился ум, хитрость, и осторожность настоящего зверя. Правда обычно все это перекрывалось Голодом. Но сейчас почти никогда не прекращающийся голод на время уступил место удовлетворению.
СТОП! Шаги. Много шагов. Много людей. Опасных людей. Банда. Банда шакалов. Прыжок вверх на забор, с него на крышу, увернуться от брошенного камня, прыжок на другую крышу, спрыгнуть во двор, Проклятье. Целая толпа народа. В сторону, туда где на веревках натянуто белье. Кажется ушел. Нет. Тупик, назад. ДВОРНИК. Удар метлой по ногам. Прыжок. Падение. Перекат. Ободранные ладони. Еще замах метлы. Откатиться в сторону, удар пришелся вскользь, ободрав до крови плечо. Вскочить на ноги, раны будем зализывать потом, а сейчас единственный выход, – прямо через толпу брезгливо шарахнувшейся от окровавленного комка грязи. Калитка, через калитку на улицу. По улице, свернуть в переулок. Здесь налево, потом прямо в кусты около забора, где уже давно примечен скрытый лаз на заброшенные склады. Ну все, кажется ушел. Можно догладывать кость.
Опять отвернемся от нашего сомнительного героя и немного объясним, – кто и что он все-таки такое.
В какие-то времена, в каких-то землях, – стоял Город. И в те времена, в тех землях, Город этот считался великим, ибо был сосредоточением всего лучшего, что в тех землях было.
Власть,
Но на каждого получившего приходилось как минимум трое безжалостно перемолотых Городом, и бесследно сгинувших на узких, кривых улочках его окраин.
Наверное мать субъекта, рассказ о чьей нелегкой судьбе ляжет в основу нашего повествования, и была одной из этих «перемолотых».
Но сгинуть бесследно ей так и не удалось, ибо остался он.
Кто он такой? – ему самому подобный вопрос никогда в голову не приходил. Благо, при его образе жизни хватало других забот, и отвлекаться на ненужные философствования не было никакой необходимости. Даже собственное имя, или более-менее постоянная кличка были для него слишком большой роскошью. Быть никем, пустым местом, тем по кому глаз проходящего мимо обывателя скользит не вызывая никаких чувств и эмоций, – вот что было залогом выживания в его мире.
А если уж кому-нибудь, вдруг понадобиться подозвать жалкий комок грязи, достаточно было одного взгляда, чтобы объект нашего повествования понял это. И возможно даже подошел бы к заинтересовавшемуся, (на безопасную впрочем дистанцию), откликнувшись на какой-нибудь оклик типа «Эй», если бы почувствовал что это не грозит ему существенными неприятностями.
Впрочем Эй, (так и мы будем пока называть нашего героя), был существом любопытным и смышленым, каким и положено быть нормальному пацаненку примерно восьми лет отроду. И даже возможные неприятности частенько не могли удержать его от искушения сунуть куда-нибудь свой любопытный нос, или решиться на очередную авантюру.
Таких например, как его сегодняшняя кража кости прямо со стола богатого господина. Раньше он никогда на подобные подвиги не решался, и не знал никого кто творил бы подобное. Но вкусные запахи и вид обилия еды, которую не надо выкапывать из помойных куч, а можно взять прямо со стола, просто отравили его разум. Несколько дней он внимательно наблюдал за приглянувшийся ему харчевней, изучая входы-выходы, распорядки и правила, прежде чем решился на свой дерзкий налет. Сколько он себя помнил, это всегда приносило ему удачу. А сколько и что он о себе помнил?
Самые отдаленные и смутные впечатления, которые хранила его память, относились ко времени когда он лежал на коленях какой-то нищенки. Она не была его матерью. ….Откуда он это знал? Просто чувствовал, а своим чувствам он доверял всегда. Да и я склонен с ним согласиться, ибо ни одна мать, не станет расцарапывать язвы на теле своего ребенка и мазать его всякой грязью, привлекая полчища мух. Большую часть своей жизни прожил Эй с этой нищенкой, навсегда разучившись плакать за это время. Но последовала очередная чистка городского дна, и его хозяйка выбросила компрометирующий ее предмет в городскую канаву, поскольку нищенство с ребенком на руках считалось по закону Города более тяжким преступлением.
Эй до сих пор помнил стремительное приближение грязной маслянистой поверхности, удар и погружение. Что-то сильно сдавило его грудь, в голове бешено застучал пульс и внезапно появившееся страстное желание жить заставило его бешено работая руками и ногами, выплыть на поверхность и выбраться на сушу.
Именно с этого момента, с этого внезапно пробудившегося желания, и начинал он отсчет своей настоящей жизни.
Было ему тогда наверное примерно годочков так четыре-пять. А может быть и больше, или наоборот меньше, – определить это было сложно, поскольку и тогда, да и в последующие годы жизни ростом он был ниже среднего, да и телосложения отнюдь не богатырского.