Злые ветры Запада

Манасыпов Дмитрий

Винтовка, зацепившись провисшим ремнем за остатки пики, скользнула вниз. Дуайт перекатился и коротко, без замаха ударил копьецом по мелькнувшему силуэту. Тяжелый треугольный наконечник с острыми гранями встретился с чем-то, лишь едва уступающим по прочности. Зазвенел, разлетаясь, кусок блестящего панциря. Металл ударил обращенного по шее, плеснув черной кровью.

Еще одного, с торчащим на голове острым ледяным гребнем, Дуайт встретил острой пяткой древка. Ударил что есть силы, понимая, что успевает ударить правильно. Граненый шип вошел под грудину, ломая лед с костями, прошел дальше, встретившись с упругим содержимым, и застрял.

Намертво.

Прямо над его ухом грохнула винтовка Морриса. Тот, качаясь, залитый собственной кровью по самую грудь, встал и выстрелил. За снеговертью высоко взвизгнул обращенный и тут же замолчал.

– Осталось еще двое! – крикнул, пробиваясь сквозь вой ветра, Моррис. – Надо их найти.

Обращенные нашли их сами. Спрыгнули сверху, целясь острыми голубоватыми копьями. Дуайт успел отбить удар, ощутив, как спружинил и не сломался лед, покатился по камням, отталкивая от себя хрипящую тварь, рвущуюся к нему всем телом. Когда зубы щелкнули прямо у лица, Дуайт не выдержал, и амок вошел в него, ломая все так долго выстраиваемое спокойствие.

Твари, недолго думая, он просто скрутил шею. Развернул голову с вопящим ртом назад, прямо по линии позвоночника. Обращенный звонко и протяжно лопнул и заткнулся.

Схватив с пояса мере, Дуайт прыгнул назад, туда, где потерял в вихре Морриса. Он успел вовремя. Последний из обращенных сбил товарища вниз лицом, навалился сверху и старательно пытался перепилить его горло ледяным подобием пилы. Дуайт успел поразиться филигранной красоте ее полотна и зубцов, но ударил раньше. Темная от впитавшейся крови мере хрустнула еще одним черепом. Развалила, выбросив на снег серый скользкий мозг. Разом, как вываливается из скорлупы ядро ореха.

Дуайт подхватил Морриса, поднимая его на ноги. Снежная стена неожиданно рухнула, и наступила тишина.

Алый Ворон и командор застыли напротив друг друга. «Исповедник» Марка, сломанный, лежал рядом с телом все-таки мертвой девочки. Командор, откуда-то выудивший длинную цепь с грузилом на конце, крутил петли, не подпуская к себе ведьму.

Крутил он только правой рукой, зажимая конец оружия между телом и локтем. Левая рука висела плетью, капая темным на снег. Алый Ворон кружила вокруг него, все так же танцуя и не смотря в сторону командора. Но она явно выигрывала.

Дуайт вскинул винтовку, когда ведьма, подмигнув ему темным глазом, крутанулась, превратившись в искрящийся кристаллами льда торнадо. Снег вновь поднялся вверх, оплел противников, не давая Дуайту прицелиться. Клинок блеснул молнией, зацепил командора еще раз, под коленом. Тот покачнулся и чуть было не упал. Дуайт сплюнул и взялся за копье. Моррис, шатаясь, сделал то же самое, но покачнулся и сел на зад, ошалело глядя пред собой.

– Марк!!! – заорал Дуайт, понимая, что ведьма с красными волосами близка к цели.

Он сделал первый шаг, когда прямо в него, разом собравшись в воздухе, ударило несколькими большими кусками льда. Дуайт охнул и упал.

Ведьма торжествующе завопила, остановившись позади стоящего на коленях командора. Блеснул пляшущий языком огня клинок, нацелившись в открывшийся затылок.

Мимо все же поднявшегося Дуайта, жарко просвистев, пролетел клубок огня. Ударил Алого Ворона в грудь, сбив с ног и бросая назад. Та закричала сильнее, но уже от невыносимой боли. Платье и корсет занялись сразу, а от волос не осталось ничего, кроме короткой вспышки. Пламя перекинулось на шею и лицо.

– Помоги мне!

Мойра, скользнувшая в котловину, подлетела к Марку. Подхватила его под локти, покраснела, попытавшись поднять. Дуайт, опираясь на копье, поковылял к ней.

Отходили они быстро, хотя сил почти не осталось. Стены котловины тряслись, покрываясь трещинами. Снег и лед, шипя, таяли под появившимся над ними солнцем Мохаве. Дуайт, поддержав Морриса, идущего сбоку, оглянулся. Оглянулся и оторопел.

Кожа, налезая друг на друга лоскутами, новая и блестящая, захватила добрую половину лица. Черные глаза, злые и яркие, смотрели прямо на них. Алые волосы уже показались на голове. Но сил ведьме не хватало. Она ползла за ними, цепляясь черными от жара пальцами за камни, а над ней дрожали стены. Дуайт, придерживая командора, попытался поднять невесть когда подобранную винтовку, но не смог. Марк тяжело навалился на него, шипя сквозь сжатые зубы. Но Дуайт успел прочитать по губам последние слова Алого Ворона, и не удивился им. Многие обещали найти его и убить.

Но вот ей он поверил. И понял, что на одного врага у Дуайта Токомару Оаху стало больше.

Antem (The Unforgieven-II)

Моррис любил шлюх. Шлюхи отвечали ему взаимностью. За полновесные серебряные «орлы» любовь кажется – горячее некуда.

И пусть она, любовь, ненастоящая. Наплевать. Моррис умел привыкать ко многому, и к такой любви тоже. Лишь бы на краткий-краткий миг оказаться не одному. Услышать прерывистое, жадно хватающее воздух дыхание. Втянуть терпкий и сладкий запах женского пота и кожи. Ощутить жар обхватывающих его рук. Полных или худых, белых или черных, кофейных, желтых, любых. Почувствовать на лице щекочущие кончики волос, уткнуться носом в женский пупок, еле заметно дергающийся от его, Морриса, вечно колючей щетины.

Моррис ждал каждого своего возвращения в форт. Ждал каждого городка на пути их броневика. Ждал каждого мгновения, врезавшегося в память не хуже выжженного тавра на бычьем боку.

Он никогда не скрывал от своих женщин внимания к ним. Зато прятал от всех других папку с картонными листами и карманом для карандашей. И когда сил не оставалось, Моррис платил еще и садился на стул, табурет, лавку, ящик из-под консервов, кожаный диван или кресло. Курил, пил любимый бурбон и рисовал.

При свете волнующихся свечей или мягкого керосина, моргающих электрических ламп, солнечных лучей через щели опущенных жалюзи и даже один раз при отблесках сгоравшего палисандрового спального гарнитура. Правда, тогда ему пришлось очень скоро валить из занявшегося дома, волоча за собой вдрызг пьяную Бейли. Или Энн, этого Моррис уже не помнил.

Карандаши стачивались, картон заканчивался, а он искал новые листы, запасался карандашами или углем и продолжал рисовать. Скрывая от «пустынных братьев» привычку, не рассказывая и не показывая никому, кроме моделей. Грифель скрипел по картону, превращаясь в сдобных и веселых мексиканок, поджарых и не по-христиански распущенных краснокожих скво, томных и перламутрово-бледных белых девчонок, гибких и загадочно улыбающихся редких китаянок, плавных и крепких негритянок.