Змеелов
Шрифт:
– Обмыть бы надо, хозяин, - сказал Андрей.
– Магазин без обмывки - это не магазин, - сказал Семен.
– Мы можем сбегать, о чем разговор?
– Чего брать?
– уже изготовился к пробежке Стасик.
– Мальчики, не с того конца начинаете!
– звонко, радостно прикрикнула на них Вера.
– Сперва - работа, а уж потом - винцо.
– А вы не вмешивайтесь, прошу вас, милая барышня, - сказал Семен, тонкой улыбкой смягчая некую бесцеремонность.
– Явился опытный человек, авторитетный товарищ, он знает, с чего начать.
– Этот -
Да, Павел знал. Он выхватил из кармана, что выхватилось, а выхватились три десятки, разжал их в пальцах, протянул Стасику:
– Три бутылки и пожевать.
Стасик схватил деньги, побежал, сотрясая землю.
– Для дамы не забудь!
– крикнул вдогонку Семен.
– Дамы обожают портвейн!
– Меня тошнит от портвейна.
– Так я выпью. Я, между прочим, обожаю портвейн.
– Стало быть, с пьянки начинаем?
– посуровела Вера, но сразу же опять смягчилась: - Как знаешь, как знаешь, Пашенька.
– Ящики в павильон, - приказал Павел.
– Побыстрее, побыстрее. И не кидать-бросать, а аккуратно.
– Он сам встал в цепочку.
– Вера, ты нам не нужна.
– Испачкаете костюм, - сказал Андрей.
– Мы - сами.
– Не знаешь порядка, - сказал Семен.
– На открытие даже директор гастронома встает к прилавку.
– Ты все знаешь!
– Да, я знаю. Я, может быть, был им, этим директором.
– Где? В каком году?
– сразу поверив, вглядываясь в него, спросил Павел, пугаясь своих мыслей, которые побежали дальше, дальше, которые уже обдумывали его самого, сравнивая с этим обмылком человека.
– Незапамятные времена. А вы мне поверили?
– Да.
– Напрасно. Я очень большой выдумщик.
– Семен рукой прихлопнул себе рот, поник встрепанной головой, горестно замерев. Но вот уже и опомнился, оживился, устремив вожделенный взор на дверь углового магазина, из которой вот-вот должен был вывалиться Стасик.
– Что он там делает столько времени?
Плоские ящики легко переходили из рук в руки, радостно было ощущать их нетяжелую тяжесть, вдыхать этот тоже, как и у дыни, неземной запах - земной, земной, от земли всё!
– радостно было понимать, что ты работаешь, радостно было встречаться глазами с Верой, без притворства счастливой сейчас, радостно было забываться.
Примчался Стасик, бухая ножищами. В молитвенно вскинутых руках он нес три бутылки прозрачной, одну портвейна, в сгибе руки у него повис круг краковской колбасы, в сгибе другой он ужимал белый, широкий батон хлеба.
– Что человеку надо?!
– сказал-вздохнул Андрей.
Так же, теми же словами, подумалось и Павлу.
– Вера, нацарапай объявление, что палатка еще не торгует, - сказал он.
– Павильон, - поправила она.
– А то сейчас набегут, - сказал Семен.
– Этот райский запах распространяется со скоростью звука.
Бутылки и еда были занесены в павильон, там нашелся утлый из пластмассы и алюминия столик, такие же нашлись стулья. Алчущие уже сгрудились у столика, но ни до чего не дотрагивались, ждали хозяина. Кашляли, сглатывали, но терпели. Подошел Павел, неся один из ящиков со сливой, ему протянули широкий, короткий нож, которым можно и хлеб нарезать, а можно и человека пришить, но можно вот легко и споро отделить от ящика две реечки, чтобы слива сама сыпанулась на стол, сладко вычернив, выжелтив его, превращая скудную выпивку в щедрый пир.
Нашлись у Веры и стаканы, она обдуманно начинала свою тут работу. Бутылки будто сами отворились, забулькало в стаканах. Разливал Андрей, выверял, чтобы поровну, Семен, а Стасик только смотрел, учился. Разобрав стаканы - Вера тоже взяла водку, - все поглядели на Павла. Без его первого слова никто бы не посмел сейчас выпить, хотя истомились мужички, губы прикусили.
– Поехали!
– сказал Павел.
– Пропаду я с вами!
Андрей собрался было снова налить.
– Нет, это все заберете с собой.
– Павел был непреклонен.
– Обычай соблюли, а теперь работать. Ящики тащите, а за ними коробки.
– Понимает!
– одобрил Семен.
– Портвейн тоже можно взять?
– Нужен он мне!
– сказала Вера.
– Но только вы сначала перетаскайте все.
– Хозяйка, обижаешь!
– сказал Андрей.
– Вперед, братва!
"Трио" кинулось завершать работу. Они спешили, они мелькали, они по ходу дела рационализировали, добиваясь рекорда в скорости, в труде. Причудливо они были одеты. Не трудяги, не работяги, а бедолаги. У каждого в одежде сохранилось что-то от прошлого, от иной судьбы. Семен поверх грязной рубахи имел хорошего кроя жилет, у него были брюки дудочкой, те самые, против которых боролись давным-давно, но впрочем, недавно, как против заморской эпидемии. Андрей был в костюме, изжеванном, как вся его жизнь, но почти модном сегодня, с узкими лацканами. Стасик торчал из отроческой поры тренировочного костюма, обут был в заграничные кеды, выброшенные каким-нибудь маменькиным сынком-акселератом по ветхости.
Работа подошла к концу, еще десятка перекочевала из руки Павла в руку Андрея, и так, чтобы всё "трио" видело эту десятку.
– До завтра, - сказала Вера.
– В это же время. Абрикосы могут завезти. Еще консервы.
– Будем!
– слитно откликнулось "трио" и исчезло.
– Через годик и я с ними побегу, - сказал Павел.
– Не выпущу!
– Разве что не выпустишь.
– А теперь за работу, Паша.
– Покажи накладную.
– Зачем она тебе? По два рубля за час расхватают.
– А в накладной? Покажи.
– Ну, полтора, рубль двадцать. Два сорта прислали.
– Так и будем торговать. Иначе нас на неделю тут хватит.
– Трусоват ты, как я погляжу.
– Трусоват, трусоват.
– Ты же сорок рублей уже отдал. Проторгуешься!
– Это так, - усмехнулся Павел.
– Отдал, как вор, а работать хочу, как честный. Не сходится, это так.
– Знаешь, давай я поторгую. Ты еще и не оформлен, заявления твоего еще нет. Ты только рядом побудь, чтобы видели, что есть около меня человек. Если что, спрос будет с меня.