Змеевик
Шрифт:
— Я снова спрошу: что я пропустил? — сказал Брэм.
— Ничего — сказала я.
— Должен ли я утверждать очевидное? — спросил он.
— Брось, и я расскажу тебе позже — сказал Никки.
— Нечего рассказывать — сказала я.
Мика взял меня за руку и попытался обнять, но я положила руку ему на грудь и покачала головой. Обниматься было бы слишком для того уровня гнева, который я испытывала. Слишком трогательные действия, когда я была так взбешена, только усугубили бы ситуацию.
— Это «ничего» не повлияет на нашу способность охранять вас? — спросил Брэм.
— Мы готовы отдать свою жизнь в защиту нашей королевы и ее принцев — сказала Родина.
Гнев вспыхнул горячее от ее формулировки. Я посмотрела на нее, потому что знала, что это было преднамеренное напоминание о жертве ее брата, в котором я не нуждалась. Мои внутренние звери начали шевелиться, поднимаясь на удочку моей ярости. Я знала, что гнев был несоразмерен тому, что только что произошло. Я знала, что это из-за других эмоций — страха, печали, любви, ненависти, похоти, растерянности — и все эти эмоции превращались в гнев, потому что злиться было лучше, чем бояться или грустить. Гнев был тем, что я ставила перед любовью, если любящий кого-то слишком сильно смущал меня, как внимание Натаниэля к Родине смущало меня сейчас. Гнев был моим защитным механизмом большую часть моей жизни. Терапия помогала мне найти другие способы справляться, но она не избавила меня от проблем с гневом. Это просто помогло мне не позволить моей внутренней ярости разорвать мою жизнь на части.
Я подошла к прохладной каменной стене коридора, откинулась назад, закрыла глаза и начала считать, пока глубоко дышала. Я должна была справиться с этим, черт возьми. Я упала на прохладный камень, положив ладони на него, чтобы почувствовать твердость камня, его холод. Я прижала ноги к ботинкам, чтобы почувствовать, что стою здесь в своем человеческом теле. Это была я. Я сосредоточилась на ощущении, что прислонилась к стене, а затем позволила себе заметить зверей внутри себя. Одна из вещей, которые тебе нужно сделать, чтобы оставаться в здравом уме, когда ты ловишь ликантропию, — это найти визуализацию, способ «увидеть» своих внутренних зверей, потому что в противном случае они просто пытаются вырваться из тебя. Это, как если бы дать своему человеческому уму возможность сосредоточиться на чем-то, что имеет смысл, это дает тебе больший контроль над звериными сущностями. Я видела место, где они жили внутри меня, как тьму, тьму в центре меня, как колодец, но в тот момент, когда я «посмотрела» на нее, тьма стала намеками на джунгли и деревья, и там была земля, где стояли звери. Я усердно работала, чтобы видеть их по одному, а не в виде рычащей массы. Благодаря меткам вампира Жан-Клода я не могла принять форму ни одного из своих зверей и то, что эта толпа когтей и зубов пыталась вырваться из меня, было чертовски больно, без какой-либо возможности облегчения. Мои расстроенные звери и я были вынуждены найти компромисс.
Я заглянула в это темное, мрачное место глубоко внутри себя и позвала или подумала, и первым видением, которое вспыхнуло к жизни, был лев, но это была не моя обычная золотая львица; это был большой самец с густой красновато-черной гривой. Мой пульс учащался, сердцебиение учащалось, и это позволило ему выйти из тени и зарычать на меня. Он поставил одну большую когтистую лапу на землю и зарычал на меня с янтарными глазами, настолько темными, что они выглядели оранжевыми.
— Ты новичок — сказала я, и, должно быть, сказала вслух, потому что Мика спросил: — Кто новичок?
Я говорила осторожно, тихо, как будто лев был в коридоре, и я не хотела напугать его. — Самец лев.
— Где твоя львица? — спросил он.
Я подумала об этом, и львица появилась рядом с ним, как будто тьма стала золотой, и она выросла меховая с золотисто-янтарными глазами. Она задыхалась на меня, и там было что-то в ней… в ее выражении. Это было требование, вопрос, за исключением того, что львы думают не так, во всяком случае, не настоящие; но она была в ловушке во мне уже несколько лет. Это немного смущало нас обеих.
Я смотрела в ее глубокие золотые глаза и слышала/чувствовала/знала, что она хотела того, кто был рядом с ней в темноте. Большой самец посмотрел на меня своими оранжевыми глазами, и я поняла, что он не был таким реальным, как она, еще нет.
Я слышала шум снаружи, как будто кто-то нюхает воздух, чувствовала смещение пространства от чего-то крупнее меня, будто Мика подошел слишком близко. Моя львица зарычала от этого, и звук потек из моих человеческих губ. Черт, это было не хорошо.
— Это я — сказал Никки. — Ты пахнешь львом — Он приложил руку к моему лицу, чтобы я почувствовала слабый запах льва на его коже, привлеченный к поверхности моей близостью. Моя львица зарычала и зашипела от этого запаха. Это тоже было неправильно; это должно было успокоить ее. Большой самец рядом с ней издал кашляющий рев — не тот, который, как мы все думаем, единственный рев голливудского льва, а более типичный кашель.
— Что бы ни случилось, моему льву это совсем не нравится — сказал Никки.
— Самец кашлянул, взревел — сказала я.
— У тебя внутри не может быть льва, Анита — сказал он.
— Львица хочет его.
— Я прямо здесь — сказал Никки.
Я почувствовала, как моя голова качается, когда я смотрела в янтарные глаза львицы. — Ты моя невеста; ты не можешь быть моим львом зова; не можешь быть и тем, и другим.
— Я знаю это.
Я смотрела в ее янтарные глаза, пока не упала в них, почти как в глаза вампира; так много невозможного. Я позволила себе упасть, позволила прислониться своим лбом к ее так, как домашняя кошка ударяет головой. Я чувствовала мех ее морды под моей рукой; на секунду это было более реально, чем стена, о которую я опиралась. Она и я на мгновение прислонились друг к другу, и я знала, что она пытается мне сказать.
Она исчезла во тьме, как дым, и я знала, что большой самец уйдет с ней, потому что он был не таким реальным, как она; он был не таким реальным, как другие движущиеся, как густые тени в темноте: леопард, волк, крыса, гиена и радуга тигров. По какой-то причине львица была самой настоящей из них. Я не знала, согласились ли они на это между собой, или она была такой сильной. Это было из-за ее потребности, которая была сильнее их. Она была внутри меня дольше, чем крыса или гиена, и они были единственными, у кого не было приятеля снаружи меня. Львица искала льва зова.
Я открыла глаза, совершенно спокойная, и рассказала Мике, Никки и всем остальным в коридоре, что случилось.
— Может ли она это сделать? Я имею в виду львицу? Может ли она создать самца… партнера внутри Аниты? — Спросил Натаниэль.
— Нет — сказал Никки.
— Ты почувствовал запах второго льва на ее коже? — Спросил Мика.
— Нет, только ее львицу.
— Это все, чем я могла пахнуть, потому что самец не был настоящим.
— Ее львица сильнее, чем обычно, потому что Анита сильнее, чем обычно — сказала Родина.
— Раньше такого никогда не было — сказала я.
— Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь мог сделать это, — сказал Мика.
— Наша старая королева могла вызывать всех кошачьей ликантропии — сказала Родина.
— У Моровен были тюлени как животное ее зова — сказала я.
— Она была миледи, а не нашей темной королевой.
— Моя сестра хочет сказать Мать Всей Тьмы — сказал Ру.
— Какое это имеет отношение ко всему этому? — спросила я.
Брэм сказал — Я думаю, она имеет в виду, что твои кошачьи формы, возможно, получили заряд силы от того, что ты убила темную мать.