Змеиная гора
Шрифт:
– Как же это? Неужто Юрия во двор пустишь, да еще и с Давыдкой? Накостылять бы им по шеям и утопить в речке, как котят.
– Вот не было б меня, Наум, твои хамство и дерзость давно бы уже оценили в центнер живого веса на невольничьем рынке в Итиле, иль в Биляре. А так, в крепости живя, дерзок стал, смел, вон и на князей замахиваешься. Тебе благородный князь что – конюх? Ему и вдарить можно и взашей выпереть?!
– Сам же, мастер, Юрия стращал, что бит, мол, будет, если нос кажет.
– Ты не понимаешь, Наум, всей сути проблемы. Вот кто я, по-твоему?
– Мастер, Коварь, людской защитник. Да все тебя знают, о тебе только одном и говорят.
– Вот вы, Наум да Мартын, сироты. В деревне глухой родились, с божьей помощью на ноги встали. И как были, как есть все одно князя рязанского холопы, голытьба безземельная. А я и вовсе пришлый, на земле этой только силой
– Твоя правда, батюшка! Это я с перепугу, видать, ляпнул, – виновато загундел Наум, покосившись на змеиные головы.
За все то время, что братья были возле меня, они сильно изменились. Мне даже казалось, что, стремительно взрослея, они перепрыгивали через год или того больше. От прежних дуболомов, подростков-переростков почти ничего и не осталось. Выросли, возмужали, стали еще здоровей и проворней. Грамоте обучились, вести дела в крепости стали да военную науку освоили, так что на них двоих и крепость оставить не страшно. Но вместе с тем и заносчивы стали, дерзки, о своем голодном прошлом вроде как и позабыли. Если надо, и селянину или купцу пригрозить могли. А уж солдат гоняли похлеще матерых сержантов, хоть и были в крепости не ниже чем на полковничих должностях. Благо, что оба брата были отходчивы и никогда не забывали, кому обязаны таким высоким положением, таким, что даже спесивые бояре к ним с осторожностью обращаются. Ведь для всех иных Наум и Мартын были моими приемышами, пасынками. Правду сказать, многих из бояр привлекало не столько их немалое состояние, которое братья успели накопить, и высокое положение, сколько то, что никак они не могли понять наших взаимоотношений. Всячески пытаются найти уязвимые точки, возможность влиять на поведение, сделать управляемыми, подсылая вездесущих епископов да проповедников. Языческие традиции в здешних краях были еще очень сильны. Родовые отношения, память о древних богах, капищах, предках-покровителях – все это обильно смешивалось с новыми веяньями пришлой христианской культуры. Нелюбовь братьев, да и других обитателей моей крепости к князьям да боярам ясна и прозрачна. Испокон веков свободолюбивые, вольные, сейчас они терпели угнетение и грабеж, которого становилось с каждым годом все больше и больше. И все это под благостные молитвы церковников. Охмуряя народ призывами к покорности и повиновению, получая за это земельные угодья и прочие щедрые подношения от власть имущих, церковники прочно угнездились у княжеского трона. Я с этой сворой в один ряд не ставился. Я был неким исключением из правил. И не своим, но и не чужим. Мои люди в крепости работали за зарплату, как говорится, имели свой доход и при этом не платили налогов. Данью и поборами обкладывались только купцы, да и те платили исправно и никогда не возмущались, потому что налоги были очень разумны. В глазах окрестных жителей я был просто защитником. Да, нехристем, да, иноверцем, колдуном и, возможно, коварным злодеем, но все равно защитником. Укрыться в моей крепости, спастись от бед, найти пристанище мог каждый. Люди всегда ценили такую возможность. Тем более что до моего появления им подобного никто не предлагал. Церковным, да и прочим обрядам я никогда не препятствовал. Это право каждого человека – молиться своим богам.
Было время, когда я гонял Наума и Мартына в храм, учиться грамоте по церковным книгам. Педагог из меня фиговый, и я просто объяснял мироустройство: жить по совести и справедливости, почитать старших и помогать младшим, в общем популярно растолковав все десять заповедей Христа, своими словами и подходящими примерами из окружающей нас действительности, посчитал свою педагогическую миссию выполненной. В результате юные «мыслители», освоив грамоту и невольно подглядев за бытовой изнанкой церкви, сделали для себя вывод, что пьянствовать, блудить и бить морды они и без религии умеют. Вот так-то, божьи слуги! Десять заповедей и для вас писаны!
Мужики подняли бронзовых змей на стены, успели закрепить и стравить давление из форсунок, когда по дороге запылило войско Юрия и Давыда.
Правду сказать, зрелище было не для слабонервных. Хоть все конники и двигались шагом, напор такой толпы казался зловещим. Поспешающие за кавалерией разномастно одетые пехотинцы, нагруженные походным скарбом, тяжело шагающие по колено в пыли, двигались так, что земля дрожала при их приближении. Я поднял с земли сумку с инструментами, закинул на плечо рабочий фартук, уже привычным движением пригладил бороду и отошел чуть в сторону от наезженной дороги в тень невысокой стрелковой турели; деревьев на этой пустоши уж давно не осталось, последнее на моих глазах выдрал Наум. Два стрелка из мартыновского отряда всего в десятке метров за моей спиной вроде как невзначай устроились у ограждения рва. Вымуштрованные ребята сноровисто снарядили запалы ракетных установок, зарядили арбалеты и замерли в ожидании моего сигнала. Наум, прислонившись плечом к приоткрытой створке ворот, невозмутимо разглядывал нагрянувшее воинство, пожевывая зубами какую-то веточку или травинку. Зная его, я был уверен, что за воротами уже притаилось не меньше взвода его головорезов. И на башнях затихли разборки, только слышно было, как шипит клапан ресивера, стравливающий излишнее давление. Да невзначай опустились на линию обстрела змеиные головы.
С муромским князем Давыдом я не знаком; как-то не пришлось. Епископа Василия тоже не знал, но много о нем слышал. А вот Юрия и Алексия, я признал сразу. Вскинув вверх руку, явно рисуясь, Давыд велел войску остановиться и, придержав коня, учтиво пропустил вперед Юрия с Алексием.
– Здрав буде, Аред-варяг, – прохрипел Алексий, с блаженным выражением на лице покидая седло. – Все ворожишь, богохульник! А мы с горькой вестью пожаловали, пришли совет с тобой держать.
– Что ж, всей армией испрошать моего совета изволите?
– Да мы и на гостиный двор проситься не станем, спешим к ночи до Рязани. То князья свои дела решают.
– На гостиный двор милости прошу, боюсь только, не всем места найдется. Такому войску, – пояснил я, – тесноваты мои стены. А что за весть?
– Батюшка наш, князь Ингвар, преставился. Мы уж отпеть его успели…
– Это мне ведомо, – ответствовал я без особых эмоций, – только мне, то что за дело до усопшего князя?
– Так как же! – возмутился было Алексий. – Стол-то нынче пуст, Юрию самое время брать дела брата в свои руки…
– Не мое дело, – повторил я совершенно безучастно. – Самое время, так пусть берет. Я с Ингваром дел не имел, он был сам по себе, я сам по себе. Возьмет Юрий стол, так то его право. Погонит бояр – и то его право. Моя крепость вон, глянь – на отшибе.
– Твоими стараниями, Коварь, Рязань нынче разорена, в упадке, а мне, как псу, с отбросов побираться! – вмешался в разговор Юрий, явно повышая тон беседы.
– Послушай, князь! Я купцам даю хороший товар. В моих складах он хранится надежно и верно. Стены высокие, каменные, и до Рязани мне нет дела, как вон карасю до жарких углей! Не ты ли, князь, шесть лет назад тот град воевал? Не ты ли восточную стену развалить пытался!
– Я законное место свое брал! Свою вотчину воевал! – взбеленился Юрий, еле сдерживаясь.
– Так получил! Что тебе еще надо? От меня-то ты чего хочешь? Денег на восстановление крепости я тебе не дам. Крутись, как знаешь. При братце твоем бояре всю казну опорожнили и тебе пустой кошель оставили, так с них и спрашивай.
– Не ты ли боярина Дмитрия холоп?!
– А где это видано, чтоб боярин у холопа взаймы брал! Ты, князь, дурака не валяй, умно дело поставишь, так, может, и сподобишься стены починить. Да только ведомо мне, что этой же зимой, если не раньше, Рязань твою пожгут, тебя самого убьют, как и всех братьев твоих. И Давыда Муромского и Федора Коломенского, и семьи ваши. Если только не прекратите друг дружке глотки рвать за власть. Тоже мне удовольствие – владеть почти обезлюдевшей пустошью. Вместо того чтобы жить в мире и согласии, выгодно торговать и народ размножать мудрым правлением, убиваете друг друга нещадно и людей своих губите зазря. Кто же вас, убогих, кормить-поить будет, коль изведете всех под корень, а? Проклянут вас на все времена как извергов и душегубов! Вы этого хотите?! Если нет, то предлагай что-нибудь разумное, тогда помогу без всякой корысти.
– Проклятьем грозишься! – захрипел старик Алексий. – Вот я тебе, нехристю!
– Может, и предложу, – ответил князь, не обращая внимания на визг епископа, – да только здесь ли разговаривать станем?
– Вот! Видишь, князь, как оно выходит! Как только о деле заговорил, так сразу Коварю интересен стал. Милости прошу в мою крепость. Станьте гостями, с дороги оправьтесь, а вечером и поговорим.
Клокочущий от негодования Алексий проехал мимо, видно было, что недоволен старый черт таким оборотом. Юрий нашел в себе силы вежливо поклониться и последовал за епископом. Младший брат Юрия, Давыд, видя, что прочие отправились в крепость, быстро отдал войску приказ располагаться у стен, а сам поспешил ко мне.