Змеиный мох
Шрифт:
Да, я мог, конечно, объяснить им, как все обстояло в действительности. Но… выставить перед детьми их мать в черном свете? Поступить так же, как сделала она? Для меня это было неприемлемо. Даже во вред себе.
С Полиной в тот мой приезд все-таки удалось поговорить относительно спокойно. Остановился я в гостинице, мы встретились в кафе и обсудили сугубо прагматические вопросы. В том числе и развод. Не касаясь ничего личного.
«Если тебе не пригорает, может, не будем торопиться?» — спросила она.
«Какой
«Нет. Так они, по крайней мере, не будут беспокоиться, что ты снова женишься, а я выйду замуж».
«Глупо, — возразил я. — А если это действительно случится? У тебя кто-то есть, я тоже могу кого-то встретить».
«Дай им прийти в себя. Я замуж в ближайшей перспективе не собираюсь. Да и ты вряд ли надумаешь жениться, пока служишь. Но если вдруг припрет, я не буду возражать, обещаю».
Я, конечно, многое мог сказать о том, что об их душевном покое надо было заботиться раньше. Но не видел смысла.
С тех пор прошло пять лет. Пару раз всплывало, что надо бы все-таки развестись, но поскольку действительно не горело, дальше разговоров дело не зашло. Тем более разводиться при наличии несовершеннолетних отпрысков через суд, находясь в разных городах, — тот еще квест.
Я приезжал в отпуск, проводил время с детьми. Напряжение так и не ушло. Особенно с Жанной, которая не скрывала, что никакого удовольствия ей эти встречи не доставляют и, будь ее воля, она бы со мной не виделась вообще. Мишка, становясь старше, потихоньку оттаивал. Иногда даже звонил сам. И милостиво разрешил подписаться на его инстаграм.
Окончив колледж телекоммуникаций, он не стал поступать в институт, а пошел в армию. И неожиданно для всех попросился в погранвойска. В военкомате, разумеется, учли семейные традиции и то, что он вырос на границе. И закатали аж на Дальний Восток. Причем узнали мы об этом, только когда Мишка уже был там. Полина, разумеется, решила, что это произошло с моей подачи. И страшно бесилась, отказываясь верить, что я сам ни сном ни духом.
Парень вообще вырос похожим на меня: себе на уме и упертым, как баран. Впрочем, сестрица в плане упертости мало чем ему уступала. Хотя при выборе профессии ей это не помогло. Она с детства мечтала стать стюардессой.
«Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна, — хихикая, распевал Мишка. — Тебя не возьмут, дылда. Ты самолет башкой проковыряешь».
«Молчи, недомерок! — шипела она. — Бычок в томате! Завидуешь — так и скажи».
В тринадцать-четырнадцать лет это было просто дразнилкой. Но со временем обернулось реальностью. Сероглазая стройная блондинка, Жанна во всем была копией матери и только ростом пошла в меня. Сто восемьдесят один сантиметр — всего на пять ниже, чем я. Коренастый и приземистый Мишка едва доставал ей до уха.
В московской школе бортпроводников ей отказали с порога. Именно из-за роста выше нормы. Ладно бы два-три сантиметра лишних, а тут целых шесть. И еще в двух местах тоже не приняли. По словам тещи, с которой мы, как ни странно, сохранили неплохие отношения и время от времени созванивались, Жанна две недели рыдала, а потом поступила там же, в Москве, в школу моделей при известном модельном агентстве. Ну да, грех было не использовать такую внешность. Конечно, если б спросили, я вряд ли бы одобрил, но кто ж меня спрашивал?
Последний раз мы виделись в феврале — она приезжала на похороны, но даже ночевать не осталась, в тот же день вернулась в Москву. Тогда мы с ней буквально парой фраз перекинулись, словно чужие люди. И что ей вдруг понадобилось сейчас, оставалось только догадываться. Впрочем, это было несложно. Или Полина отправила ее на разведку, или Жанна сама, узнав о разводе, решила проверить, не окопалась ли у папаши под боком какая-нибудь молоденькая хищница. А то ведь и правда женится на старости лет, детей настрогает, придется потом наследство делить.
В общем, воскресенье обещало быть насыщенным. И в этом виделся свой плюс. Хотя бы уже в том, что голова будет занята не только одной… рыжей заразой.
=40
Конечно, хотелось, чтобы дочь приятно удивила. Решила вдруг наладить отношения, хотя бы по минимуму. Но я был реалистом и понимал, что это равносильно чуду. Чтобы это случилось, должно было произойти что-то из ряда вон выходящее. И уж точно не наш с Полиной предстоящий развод.
Я скучал по ней. Но, как ни печально, отдавал себе отчет, что скучаю вовсе не по настоящей Жанне, которую практически не знаю, а по той малышке с ямочками на щеках, которую сажал себе на плечи и шел с ней на конюшню или в вольер к собакам. По ершистому подростку с волосами, выкрашенными, по выражению интернатской воспитательницы, в «недетские цвета». По тому, как она подкрадывалась потихоньку сзади, вставала на цыпочки и терлась носом об ухо. По прогулкам вдвоем и разговорам обо всем на свете. По той Жанне, которая осталась в воспоминаниях.
Да, я сделал ошибку, когда уехал, не поговорив с детьми. Наверно, самую серьезную ошибку в своей жизни. И теперь можно было сколько угодно оправдывать себя тем, что это Полина ушла от меня, что она мне изменила. Все так — но я сам позволил ей выстроить стену между мной и детьми. И теперь мог пытаться пробить в этой стене дыру, но снести ее было так же невозможно, как невозможно изменить прошлое. И все же я перестал винить во всем себя. Годами пережевывая это чувство, далеко не уедешь, а я хотел жить дальше.