Змей книги бытия
Шрифт:
Правда, они требуют от Колдовства лишь присущих ему чар искусства [590] : для этих опасности намного меньше. Они довольствуются внешней яркостью Гримуаров и грызут лишь «корку» запретного плода.
589
Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный сгон,
Я увожу к погибшим поколеньям!..
(«Ад», Песнь III, перев. М. Лозинского.)
590
У
Жан Мореас — великий литератор-«колдуп» в завидном и лестном смысле этого слова.
Но иные смельчаки смакуют самую сокровенную поэзию Зла. Искушение для них было слишком велико; они не смогли устоять перед ним. Их совратил дух злобы, которым они теперь одержимы. Отныне они плывут по флюидическому потоку извращенности к бездне бессознательного, которая должна однажды их поглотить. Это самоубийство — завершение их судьбы: волей-неволей все они сюда сходятся; и некоторые из них— весьма окольными путями. Они уничтожают даже свою индивидуальность путем ее усиления:. и если лихорадка неуступчивого эготизма завлекает их в небывалые странствия с целью приобретения исключительной оригинальности — бесплодные усилия, иллюзорное приобретение, — они все равно потерпят поражение. Вместо того чтобы создать искусственное «Я», они лишь потратят все силы на то, чтобы разрушить в себе «Я »реальное.
Пропасть Бессознательного! Это Малыитрем, куда великий Искуситель незаметно увлекает их утлые челны, ослепляя глаза кормчего фантасмагорией обманчивых миражей. Поднимается глухой рокот, вскоре усиливающийся и переходящий в гул; но мореход, едва ли отвлекаясь от своих мечтаний, не замечает, как его суденышко начинает вращаться по кругу в окрестностях всё еще далекого водоворота; что его движение ускоряется; что оно кренится на левый борт, описывая спираль, диаметр которой на глазах сужается…
Однако волшебная иллюзия удваивает свои пленительные чары… Бездна грохочет уже в нескольких кабельтовых; но кормчий ничего не слышит. Зияющая воронка уже всосала в себя хрупкую лодочку, увлекаемую, подобно перышку, вращающейся внутренней стеной, но кормчий ничего не видит — и вот он исчезает на дне водоворота, по-прежнему пребывая в экстазе, со взором, погруженным в лазурь его грезы!
Посвященные знают, почему бессознательное является собственной стихией Сатаны-Протея, центральной точкой, куда— роковым образом — неумолимая логика Гоэтии приводит своих непосредственных и косвенных приверженцев, своих фактических или мысленных последователей. И если бы нас попросили уточнить, с помощью каких симптомов проявляется у адептов Гоэтии — сознательных или нет — это движение к бессознательному, то мы бы ответили, что оно обнаруживается сначала в потере логических способностей; в обращении к философиям, отрицающим свободную волю и бессмертие; и, наконец, после смерти, в регрессе к самым ничтожным формам элементарной природы.
Чистый, явный, намеренный и воинствующий (если можно так выразиться) сатанизм — исключительный вид зла. Жили де Лавали, Давиды из Лувье и каноники Докры [591] , слава Богу, встречаются крайне редко. Но случаи непрямого колдовства — неисчислимы.
Отчаянные месмеристы, эксцентричные спириты и медиумы, болезненные приверженцы фальшивого идеала или сторонники смутного мистицизма, те, о ком мы рассуждали в предыдущей главе, блуждают в поисках невеликих чудес: феномен любой ценой— один из самых фанатичных лозунгов. Эти буржуа от колдовства демонстрируют вам сверхъестественное, путь даже в прихожей; или же вы видите, как эти признанные чудотворцы «сбывают» в ярмарочных балаганах подлинные чудеса.
591
КаноникДокр:любопытный образ священника-колдуна из «Там, внизу»,последнего романа г-на Ж.-К. Гюисманса. «Там, внизу» недавно вызвал оцепенение материалистической публики, и у нас есть все основания быть в восторге оттого, что нам представилась возможность сказать о нем пару слов. Это замечательное исследование, столь добросовестное в том, что касается монографии о господине де Рэ, грешит неточностями и изобилует оскорбительными обвинениями в адрес современных оккультистов. В чем причина этой странной аномалии? Ответ очень прост: если страницы, воскрешающие владельца замка Тиффож, были тщательно документированы, то это произошло потому, что г-н Гюисманс, заинтересовавшись этим мысленным воссозданием, полагался только на собственную библиофильскую и палеографическую инициативу. Отчего же он не всегда так ревностно стремился к тому, чтобы разузнать обо всем самостоятельно? Тогда бы его страницы, посвященные современному расследованию, можно было бы приравнять к страницам ретроспективной эрудиции, и документированность его книги постоянно поддерживалась бы на уровне манеры письма. «Там, внизу»стал бы шедевром.
Дабы мы могли возложить вину на г-на Гюисманса за фактические ошибки — и, что еще хуже, за безосновательную клевету, — наивным публикатором которых он стал, его досье должны были бы исходить от третьего лица, сильно заинтересованного во лжи. Но мы знаем из очень достоверных источников,что романист написал свое произведение с непостижимым легкомыслием на основании подложных документов, которые передал ему мерзкий негодяй, сурово раскритикованный в главе VI нашего произведения под псевдонимом Доктор Креститель.Г-н Гюисманс стал жертвой обмана этого злобного лицемера, полностью завладевшего его доверием. Это сущая правда, поскольку г-н Гюисманс признался одному из своих близких друзей в том, что переписал заметки этого расстриги, причем ему даже в голову не пришло проверить их точность. Это было так просто!..
Вдобавок к этому, автор « Там, внизу» предъявляет Ордену Розы+Креста самые неправдоподобные обвинения, не представляя и «тени» доказательств; мы же, наоборот, гордимся тем, что не высказали против Крестителя ничего такого, что не было бы неопровержимо установлено. Понтифику Кармеля посчастливилось одолжить «золотой кубок», дабы излить в него желчь и грязь своей клеветы; тем лучше, или хуже, для него. Что же касается г-на Гюисманса, то, если наша VI глава попадется ему на глаза, мы ни на минуту не сомневаемся, что он не признает своего заблуждения, будучи глубоко огорчен тем, что, руководствуясь самыми честными побуждениями, стал пропагандистом ложной концепции и соучастником скверного дела.
Под этой самой рубрикой «непрямого колдовства» можно каталогизировать другие экземпляры, более достойные нашего внимания: художники или мыслители, те, кто столь же неизбежно губит себя в поисках своего «золотого руна»; их терзает ностальгия по некоему воображаемому Олимпу, на котором они могли бы быть Зевсом-громовержцем; либо лихорадка неосуществимого альтруизма; либо родовые муки необычной концепции, порой чудовищной и возвышенной, философской, научной или художественной. Эти гениальные маньяки, эти патриции современного колдовства действуют наверняка; и даже несмотря на свою извращенность, они обладают полным правом на наше внимание; мы бы даже сказали — полным правом на нашу симпатию. Они несомненные извращенцы: они одержимы лиризмом зла; их волнуют лишь эти гибельные аккорды, и они даже распространяют их… Ведь не говоря уже о том, что лихорадка разума заразна, инфернальный прозелитизм служит правилом у колдунов всех сословий и чинов. Наш дух осуждает этих ересиархов мысли и чувства; но отчего же наша душа не в силах их ненавидеть? Потому что они из моисеевой расы Гибборим, языческих полубогов: Икары неизреченного небосвода, они парили очень высоко, перед тем как устремиться вниз; их молниеносное падение озаряет глубины зла — вот в чем секрет нашей симпатии к ним!
Вечно действуют обольстительные чары бездны, и другие люди будут привлечены ими, в свою очередь… Смотрите, не наклоняйтесь!..
Упоительный аромат, исходящий снизу, колышется и медленно разворачивает свои тяжелые завитки. Это чувственный, томный запах, разливающийся в воздухе; он подступает всё ближе и ближе… Вот уже зараза достигла цветов на краю оврага, чьи чашечки склоняются и дрожат, отягченные любовью. И, словно бы устав от самих себя и ощутив дурноту от собственного благоухания, все венчики настойчиво просят руку сорвать их.
Их аромат дурманит — и от него кружится голова.
Пучина внизу озаряется. Обманчивое видение зажигается в черных глубинах неведомого: это сам Сатана в ослепительном сиянии, преображенный и переодетый ангелом света!
Это зрелище слепит глаза — и от него кружится голова.
А этот голос! Он поднимается с самого дна пропасти, благозвучный и коварный, как пение сирен; пострекающий к отрицанию, вызывающий сладострастное отчаяние…
Его пение будоражит слух — и от него кружится голова.
Этот голос, как бы исходящий из самой сути вещей, говорит с растерянной душой на разлагающем, очень горьком и очень нежном языке, который душа, увы, понимает, никогда ему не учившись. Его можно было бы назвать доверительным шепотом среды, словно бы живая Натура целиком раскрывается в этом голосе, который настолько глубоко отождествляется с вашим сокровенным глаголом, что говорит в вас и вместе с тем вне вас.
И вот внутри разрывается завеса: все темные идеи, озаряясь внезапным светом; все невысказанные чувства, высказывая себя перед Судом вашей Совести, утверждают свою независимость, проявляют свой анархизм и раскрывают вашей нравственной индивидуальности присутствие другого лица, о котором вы даже не подозревали, — жившего в вас. Загадочная неопределенность, истома и беспечность насильно овладевают свободной волей и подавляют ее: «Я» приходит в смятение, чувствуя, как с ним соприкасается, как в него проникает и вторгается «Не-я»!
Вскоре обе противоположности смешиваются. Вы сомневаетесь во всем и в себе самих. По правде, нет ничего, что казалось бы вам невозможным; но в то же время у вас ни в чем нет уверенности… Кто же выражает это всеобъемлющее сомнение? Говорит ли ваше «Я» или коллективное Эго существ, внешних по отношению к «Я»? Вы не знаете.
Какая страшная судорога сжимает, истощает и изнуряет вас? Какая психическая зараза, которому подвергнута универсальная Натура, заставляет вас с радостью приобщаться к деградации существ и вещей? Это многообразное опьянение скрыто в омывающей вас атмосфере, и вы невольно смакуете осадок на дне кубка ложного мистицизма, где столько экстазов смешано с таким множеством разочарований!