Знахарь-2 или профессор Вильчур
Шрифт:
Кольский внимательно посмотрел на нее.
— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать?
— Прежде всего то, что человек живет, а еще то, что все, что живет, изменяется, потому что сама жизнь — это не что иное, как закон природы, не правда ли?
— Да. С научной точки зрения…
— Не только с научной, — перебила она. — Мы изменяемся. Ну, вот скажите, разве моя прежняя любовь была бы оскорблена, унижена или зачеркнута оттого, что я полюбила сейчас кого-то другого? Нет, тысячу раз нет. Тогда я любила всей полнотой своих чувств и мыслей, всем своим существом, неподдельно, и не было во мне места ни на что
— Натура хоррет вакуум, — сказал Кольский.
— Вот именно. Можно любить неизменно и верно всю жизнь, но только тогда, когда эта любовь поддерживается, когда она живет в нас. Живет — значит, это не какая- то мумия или реликвия, а часть нашей живой души, так как вместе с нами претерпевает все наши перемены. В противном случае она постепенно превращается в мумию, и мы возводим для нее в какой-нибудь из часовенок сердца печальный алтарь, где создаем ее культ в моменты воспоминаний. На ее место приходит новая жизнь, если нам улыбнется счастье, и мы снова встретим ее.
— Вы рассуждаете очень странно, — откликнулся неуверенно Кольский.
— Странно?.. Я говорю правду, говорю то, что мне пришлось пережить, что переосмыслила, что вижу в себе самой. А говорю вам это, потому что знаю, в каком вы сейчас состоянии, знаю, что вы, при вашей утонченности и деликатности, чувств, поймете меня.
Кольский был поражен. Он всегда считал, что пани Добранецкая не выделяет его из окружения других сотрудников ее мужа. Не могло ему не польстить и то, что эта блестящая дама, славившаяся красотой и элегантностью, так сумела его понять.
— Я, действительно, весьма признателен вам за понимание… за доброжелательное… хорошее мнение обо мне.
— Не благодарите меня. Я буду с вами совершенно откровенна. Признаться, это даже нехорошо с моей стороны говорить с вами о том, что и без того приносит вам боль. Но я прошу вас простить мой эгоизм.
— Эгоизм?.. — удивился Кольский.
— Да, пан Ян. Я не знаю, какое сложилось у вас впечатление обо мне. По всей вероятности, вы, как, впрочем, и все, считаете, что мне не хватает только птичьего молока, что я счастлива и больше ничего не желаю. Если бы это было так!.. Да, разумеется, Ежи меня любит, окружил вниманием, ни в чем не отказывает, ни в чем, что для большинства людей представляет ценность. Но мы, женщины, выше всего ценим духовную близость, которую может нам дать возлюбленный. Вы понимаете?
— Разумеется.
— Мой муж слишком поглощен наукой и работой. К тому же он придерживается чрезмерно строгих взглядов на отношения людей. В этих вопросах он совершенно бескомпромиссен. Поэтому разве я могла бы позволить себе исповедоваться ему, поделиться с ним своими мыслями, столь важными для меня? Разумеется, нет. Это я вам благодарна, что вы согласны меня слушать. Возможно, это жестоко с моей стороны, но я прошу простить меня. Среди сотен своих знакомых я бы не нашла ни одного, с кем могла бы так разговаривать, в чьей надежности была бы так уверена.
Кольский перевел дыхание.
— В этом отношении вы можете на меня всегда рассчитывать.
Она легко коснулась кончиками пальцев его
— Я ни минуты не сомневалась в этом. И поскольку сегодня ночь искренности и откровения, я не хочу ничего от вас скрывать. Так вот тогда, в те печальные дни, когда я получила то леденящее душу письмо, я была близка к самоубийству. И я не знаю, чем бы это все закончилось, — я была еще очень молода и неопытна и это было мое первое чувство, — но, к счастью, судьба послала мне тогда спасение. Им оказался добрый и умный человек, который сам многое пережил и умел почувствовать боль в чужом сердце. Это было благородно с его стороны. От ничего не хотел от меня, ничего не желал для себя, просто хотел сгладить мою боль, мое отчаяние. О, эти долгие беседы с ним, эти признания, такие необходимые сердечные советы и та способность войти в самые потаенные уголки моей души! Впрочем, я и не таилась перед ним, скорее наоборот; говорила то, что чувствовала, а он был для меня доктором.
Она улыбнулась:
— Я называла его доктором моего сердца. Кольский спросил:
— А он действительно был доктором? Пани Нина отрицательно покачала головой.
— Нет. Он был, собственно, ничем, но для меня тогда стал всем. Он был удивительным даром судьбы. Я постоянно чувствую себя в долгу перед всей вселенной. Мне бы так хотелось от-
платить кому-нибудь тем же добром. Я, разумеется, знаю, что не сумею быть таким же хорошим лекарем сердца, как тот человек. Недостает мне и того ума, и той глубины понимания, и успокаивающей мягкости прикосновения.
Поскольку она замолчала, Кольский посчитал удобным возразить:
— Ну, что это вы снова?
— Значит, вы считаете?..
Кольский ничего не считал. Он чувствовал себя неловко, и у него сложилось такое впечатление, что пани Добранецкая только по ошибке обратилась к нему, принимая его за кого-то другого. Тем не менее она показалась ему обаятельной и очень доброй. Он не мог представить себе, что эта высокомерная и очень красивая дама так сентиментальна.
— Вы очень добры, — сказал он.
Воцарилось молчание. Из салона доносилась
музыка. Первой заговорила пани Нина.
— Я очень мало знала панну Каньскую. Она была у нас несколько раз и произвела на меня весьма приятное впечатление. Она одна из тех зрелых современных женщин, которые хотят и умеют самостоятельно бороться за жизнь. Мой муж высоко ценит ее способности. Я всегда слышала от него слова одобрения в ее адрес, а вы же знаете, что ему не свойственно потворство.
— О да, — согласился Кольский.
— Вас не удивляет, что я с интересом присматривалась к этой очаровательной девушке? Небезынтересно мне было узнать еще и о том, что вас связывает взаимная симпатия.
— К сожалению, не взаимная, — с горечью заметил Кольский.
— Это выяснилось сейчас, и для меня это было неожиданностью. Кто бы мог представить?
Правда, зачастую доносились разного рода нелестные отголоски о ней, которые я с негодованием опровергала, потому что была совершенно убеждена, впрочем, не меньше, чем вы, что ее отношение к Вильчуру основано исключительно на уважении, принимая во внимание хотя бы его возраст, — ведь он уже почти старик. Кто бы мог подумать! Молодая, красивая, самостоятельная, с виду с безупречной репутацией, бескорыстная… И вдруг как гром среди ясного неба обрушивается такое открытие…