Знахарь
Шрифт:
Но после зимы приходит весна. С оттаявшей земли, с озер и болот поднимается влажный пар, и тогда плохо тем, кого мучает чахотка.
Так было и с лесничим Окшей. Зиму он перенес хорошо, но когда в марте начал таять снег, он слег. Как слег, так четвертую неделю лежал в постели и в спальне принимал доклады лесников. Он так похудел, что его трудно было узнать. Его бил такой кашель, что он почти не мог говорить, задыхался, и тогда пот крупными каплями покрывал его лоб.
В субботу Беата совсем не пустила к нему лесников. Она вышла к
— Муж так плохо себя чувствует, что… его нельзя тревожить.
И расплакалась.
— А если бы доктора привезти, панечка, — отозвался один из них. — Все легче было бы умирать.
— Он не хочет доктора, — покачала головой Беата. — Я сама его умоляла, но он не соглашается.
— Я бы съездил за доктором, — предложил другой. — А пану лесничему можно сказать, что доктор проездом, значит, по дороге заехал.
На том порешили, и пани Окша вытерла слезы и возвратилась к мужу. После многих бессонных ночей она сама едва передвигала ноги. Однако, когда приблизилась к постели больного, усилием воли заставила себя улыбнуться. Она боялась, чтобы Янек не прочел истинные страшные и мучительные мысли, переполнявшие ее бедную душу. Когда он погружался в сон, она становилась на колени и отчаянно молилась.
— Боже, прости, не карай меня, не посылай мне мести! Не отнимай его у меня. Согрешила, совершила много зла, но прости! Прости! Не могла иначе!
И слезы текли по ее прозрачному лицу, а губы дрожали в шепоте непонятных слов.
Янек просыпался быстро. Начинался новый приступ кашля, и на полотенце появлялось новое кровавое пятно. Нужно было подавать лед и лекарства.
Неожиданно вечером наступило улучшение. Температура спала. Он попросил приподнять его и сел. Согласился выпить сметану и сказал:
— Мне кажется, что буду жить!
— Конечно, Янек, конечно! Кризис миновал! Тебе уже лучше. Вот увидишь, через месяц будешь совсем здоров.
— Я надеюсь. А Мариола еще не спит?
Он никогда не называл девочку этим именем, не любил его и с самого начала звал ее просто Марыся, к чему постепенно привыкла и Беата.
— Нет, еще не спит, учит уроки.
— Значит, у тебя еще есть время помочь ей?..
Он замолчал, а потом добавил:
— Боже, сколько несчастья я принес вам.
— Янек, как ты можешь говорить такие страшные вещи! — возмутилась Беата.
— Это правда.
— Ведь ты же сам в это не веришь. Ты принес нам столько счастья, самого удивительного счастья!..
Он закрыл глаза и прошептал:
— Я люблю тебя, Беата, с каждым днем все больше и больше. И эта любовь не позволит мне умереть.
— Нет, ты не умрешь, не имеешь права умереть. Без тебя жизнь для меня была бы хуже смерти. Но давай не будем говорить об этом. Слава Богу, все позади. Знаешь что? Я позову Марысю. Она так давно не видела тебя. Разреши!
— Не следовало бы. Здесь воздух заражен. Мне страшно оттого, что и ты им дышишь все время, а для ее детских легких это очень опасно.
— Пусть постоит на пороге комнаты. Скажи ей хотя бы несколько слов. Ты даже не представляешь, как она об этом мечтает.
— Хорошо, — согласился он.
Беата приоткрыла дверь и позвала:
— Марыся! Папа разрешает тебе зайти.
— Папочка! — из глубины дома раздался радостный крик и топот быстрых шагов.
Девочка вбежала и замерла. Изменения, происшедшие за две недели, пока она не видела его, поразили ее.
— Папе сегодня лучше, — быстро проговорила Беата, — но тебе можно стоять только у двери. Скоро он встанет и будете опять вместе ходить в лес.
— Как там у тебя дела, дорогая моя девочка? — спросил Окша.
— Спасибо, папочка. А ты знаешь, папа, что подмыло ту кривую березу у Седого ручья?
— Подмыло?
— Да. Николай говорит, что она упадет. А еще говорил, что его сын Гришка видел вчера четыре лося у Гуминского брода. Они шли один за другим.
— Это, видимо, те, из Красного леса.
— Да. Николай тоже так думает.
— А ты не забыла еще совсем ботанику и физику? — спросил Окша с улыбкой.
— Нет, нет, папочка, — заверила девочка и в подтверждение начала рассказывать, чему она самостоятельно научилась. Спустя несколько минут Окша попрощался с девочкой, посылая ей воздушный поцелуй.
Рука его была худой и неестественно белой.
Когда Марыся вышла, он сказал:
— Как быстро девочка растет. Ей еще только двенадцать лет, а она уже почти такая, как ты. На следующий год мы должны отправить ее в школу. Я надеюсь, что, наконец, княжна получит разрешение на вырубку и тогда мы встанем на ноги.
— Даст Бог. Только бы ты поскорее выздоровел.
— Да, да, — поддержал он, — я должен выздороветь и заняться делами. Если вырубки не будет, я решил искать другую работу. Тяжело расставаться с Одринецкой пущей, но ведь Марыся растет, а это главное.
Он задумался, а спустя минуту спросил:
— Много опять заплатила за лекарства?
— Не беспокойся об этом.
— Ты знаешь, я подумал, если бы я сейчас умер, не много бы тебе осталось после оплаты похорон. И это меня беспокоит больше всего. За проданную мебель хватило бы на какой-нибудь год.
— Янек! О чем ты говоришь! — умоляюще прошептала она.
— Ничего, я только произношу вслух свои мысли. Еще я думал, если что случится, ты имеешь право обратиться за пенсией для Марыси. Я не думаю, что Вильчур нашелся. Об этом бы сообщили газеты. Кто-то же, однако, занимается его домом, а Марыся имеет на него право.
Беата чувствовала, как лицо ее покрывается румянцем.
— И это говоришь ты, Янек? — сказала она, не скрывая возмущения.
До этой минуты на протяжении пяти лет они никогда не обмолвились ни словом о профессоре. Пять лет назад Янек попросил ее даже белье и одежду Мариолы отослать в какой-нибудь приют для бедных детей.