Знахарь
Шрифт:
— Оставили на нем только штаны, сволочи. — выругался один из хозяев.
— Нужно бы его в комиссариат, — заметил другой.
Баньковский пожал плечами.
— Это не мое дело. Я подвезу его до Бучиньца, это по дороге, а там его сыновья пусть делают, что хотят. В отделение или куда — их дело.
— Ну да, — согласились мужики, — их дело.
Старик подсунул под голову лежавшему мешок с сеном, сам сел на голые доски и дернул вожжи. Когда выехали на шоссе, он устроился поудобней и задремал. Лошадь сама хорошо знала
Проснулся он, когда уже было светло. Протер глаза и осмотрелся. За спиной на телеге, прикрытый попоной, лежал какой-то незнакомый человек: крупное одутловатое лицо, черные волосы, склеившиеся на затылке от запекшейся крови. Баньковский поклялся бы, что никогда не видел этого человека, а на Петровского из Бучиньца он совсем не был похож, разве только ростом и сложением, потому что тот тоже был могучим мужиком. Из-под короткой дырявой попоны выглядывала тонкая разорванная рубашка, испачканные грязью брюки и башмаки городского жителя.
— О, дьявол! — воскликнул он и задумался, что же ему делать в сложившейся ситуации.
Баньковский прикидывал, взвешивал и, наконец, наклонившись, потряс за плечо своего пассажира:
— Эй, пан, проснись! Нелегкая тебя принесла! Проснись! Сам себе беду из-за него найду… Проснись!
Пассажир едва открыл глаза и приподнялся на локте.
— Кто ты такой?.. — злобно спросил мужик.
— Где я, что это? — ответил пассажир вопросом на вопрос.
— А на моем возу. Что, не видишь?
— Вижу, — кивнул человек и с трудом сел, подтягивая ноги.
— Ну?
— А как я тут оказался?
Баньковский отвернулся и сплюнул. Нужно было подумать.
— А я знаю? — пожал плечами. — Я спал, а ты, наверное, влез на телегу. Ты из Варшавы, что?
— Откуда?
— Я и спрашиваю, пан из Варшавы?.. Если так, то тебе нечего ехать со мной в Вульку или Бучинец. Я же еду домой, а вам не в Вульку. Мне уже за той мельницей поворачивать надо… Сойдете или как? До городской черты отсюда десять километров.
— До чего? — спросил человек, а в его глазах было изумление, замешательство.
— Я говорю, до городской черты. Вы из Варшавы?
Человек потер лоб, посмотрел вокруг широко открытыми глазами и сказал:
— Не знаю.
Баньковского взорвало. Теперь он понял, что имеет дело с проходимцем. Осторожно дотронулся до груди, где был спрятан мешочек с деньгами и оглянулся. На расстоянии в полкилометра от них тащились три телеги.
— Что ты дураком прикидываешься, — проворчал старик, — не знаешь, откуда ты?
— Не знаю, — повторил человек.
— Ты свихнулся, что ли? А того, кто тебе голову разбил, наверное, тоже не знаешь?
Тот потрогал свою голову и подтвердил:
— Не знаю.
— Ну, так слезай с телеги! — крикнул окончательно выведенный из себя старик. — А ну, пошел! Слазь!
Он натянул вожжи, и лошадь остановилась. Незнакомец послушно сполз па шоссе. Сполз и стал, оглядываясь во все стороны отсутствующим взглядом. Баньковский, видя, что незнакомец не имеет никаких злых намерений, решил обратиться к его совести:
— Я с тобой по-людски, по-христиански, а ты со мной, как с собакой. Тьфу, городская падаль! Я его спрашиваю, из Варшавы ли он, так и то говорит, что не знает. Ты, может, не знаешь тоже, что тебя мать родила?.. Может, не знаешь, кто ты и как тебя зовут?.. Незнакомец смотрел широко открытыми глазами.
— Как… зовут?.. Как?.. Нннет… не знаю…
— И мускулы его лица сжались, как бы от страха.
Тьфу! — сплюнул Баньковский и решительно стегнул кнутом коня.
Телега двинулась вперед. Отъехав несколько метров, хозяин оглянулся: незнакомец шел за ним по обочине.
— Тьфу! — плюнул старик и принялся нахлестывать клячу, пока та не пошла рысью.
Глава II
Исчезновение профессора Рафала Вильчура всколыхнуло весь город. Прежде всего, в этом происшествии чувствовалась какая-то тайна. Все те, кто на протяжении многих лет встречался с профессором и хорошо его знал, были убеждены, что о его самоубийстве не может быть и речи. Вильчур отличался жизнестойкостью, любил свою работу, семью, любил жизнь. Его материальное положение было великолепным, известность продолжала расти. В медицине его считали знаменитостью.
Убийство тоже, казалось, не имело оснований по той простой причине, что у профессора не было врагов. Единственным допустимым мотивом нападения на него могло быть ограбление. Но и здесь возникали сомнения. Без труда подтвердилось, что в тот роковой день у профессора с собой было не многим более тысячи злотых; а вообще все знали, что он пользовался простыми часами с черным циферблатом и не носил даже обручальное кольцо. Поэтому предположение о запланированном нападении с целью ограбления и убийство, как результат такого нападения, выглядели неубедительно. В случае катастрофы или несчастного случая тело было бы быстро найдено.
Оставалась еще одна версия: потеря памяти. Так как в прошлом году полиции удалось найти пять человек, пропавших в результате внезапной потери памяти, в прессе многочисленными корреспондентами выдвигалось и такое предположение.
Однако, если газеты лишь вскользь касались причин загадочного исчезновения профессора Вильчура, то в частных беседах эта тема широко обсуждалась и назывались совершенно другие обстоятельства.
Виллу профессора напрасно штурмовали репортеры. Они без труда узнали, что жены профессора и его семилетней дочурки нет в Варшаве, а слуги молчали, будто набрав в рот воды. Более назойливых журналистов отсылали к родственнику пропавшего профессора, председателю кассационного суда, Зигмунту Вильчуру. Тот с невозмутимым спокойствием повторял: