Знахарь
Шрифт:
Опять за свое! И когда же ты, наконец, опомнишься! Вот какой благодарности я от тебя дождалась за хлеб и ласку!
— Боже правый! — умоляюще посмотрела на нее Марыся. — Что же я вам плохого сделала?
— Что плохого? — взорвалась пани Шкопкова. — А то, что скоро весь город начнет в глаза говорить, что у меня в магазине дом свиданий! Что плохого?.. А то, что это все происходит в моем магазине!..
— Но что происходит?!
— Разврат! Да, разврат! Позор! Для того я тебя растила? Для того заботилась о тебе, чтобы сейчас во всем
Марыся молчала. Пани Шкопкова выдержала паузу и ответила на собственный вопрос:
— Так я тебе скажу, чего ему надо! Я тебе скажу! Он охотится за твоей невинностью! Вот что! Он хочет тебя своей любовницей сделать! А ты, глупая, еще глазки ему строишь и заманиваешь этого типа на собственную погибель, на собственный позор! А знаешь, что тебя ждет, если поддашься искушению? Нищенская жизнь и тяжелая смерть, а после смерти вечное проклятие! Если собственного ума еще нет, то слушай меня, старую! Ты что думаешь, я просто так языком болтаю? Для собственного удовольствия? Пусть собакам такое удовольствие останется. У меня сердце болит, будто кто ножом колет. Прибегает ко мне сегодня эта ведьма Кропидловская и орет: «У тебя что глаза повылазили? Неужто не видишь, что этот, как его там, мотоцикел снова возле магазина стоит?.. Как же это ты позволяешь своей воспитаннице такое распутство? Или она забыла про кару Господню?» Так я ей отвечаю:
— Дорогая пани Кропидловская, это, извините, не ваше свинячье дело! А вообще, если хочешь правду знать, я занята. Видишь: тесто в макитре прет через верх — мне что, по-твоему, бежать в магазин? А она мне на это: «Смотри, уважаемая пани Шкопкова, пока ты будешь следить, как твое тесто растет, у твоей воспитанницы тем временем известное место вырастет!» Как услышала это, так вся и похолодела! Чуть руки-ноги не отнялись, и все из-за тебя! Так-то ты за мою доброту, за мое сердце платишь… Всякая мерзавка мне тобой глаза колет… На старости лет…
Пани Шкопкова расчувствовалась и захлюпала носом.
Марыся взяла ее руку и хотела поцеловать, но хозяйка, видимо, рассердилась не на шутку, потому что вырвала руку и закричала:
— Твои извинения не помогут!
— Пани, а за что же я должна извиняться? — отважилась спросить Марыся.
— За… за что?.. — у пани Шкопковой аж дыхание перехватило.
— Ну да. Такой человек, как пани Кропидловская, во всем найдет что-то плохое. А тут ничего плохого нет. Пани очень несправедливо осуждает пана Чинского. У него нет дурных намерений. Это очень порядочный и интеллигентный человек.
— Из кармана ни у кого не вытащит, — гневно прервала ее пани Шкопкова, — но если дело касается девушки, то все мужчины одинаковые свиньи.
— Совсем нет. Другие, может быть. Не знаю, но он не такой.
— У тебя еще молоко на губах не обсохло, вот что! Я тебе говорю: выгоняй барчука, если хочешь сохранить доброе имя и мое расположение, добавила она.
— Как же я могу его выгнать? Сказать, чтобы он не приходил в магазин?
— Да, именно так.
— Он, в свою очередь, ответит, что это не мой магазин и зайти в него имеет право любой человек.
— Зайти, но не болтать часами.
— Так я скажу, что пани не желает, чтобы он приходил.
— Можешь и так сказать.
— А что будет, если он оскорбится? Если Чинские перестанут у нас покупать, так, как это случилось с Войдыло?
Пани Шкопкова нахмурилась. Этого обстоятельства она сама опасалась больше всего, и аргумент, хотя и не очень искренний, но вовремя выдвинутый Марысей, сделал свое дело.
— Да, — проворчала она, — так нельзя. Но что ты мне морочишь голову? Будь любезна избавиться от нею!
— Скажите, как, — упиралась Марыся.
— Я тебя научу! — прекратила дискуссию пани Шкопкова, решив пойти за советом к ксендзу.
Дни летели нескончаемой чередой. Молодой инженер ежедневно, хоть на полчаса, заезжал к Марысе. Правда, в магазине он сидел теперь меньше, чем прежде, но лишь потому, что у него не было времени. К удовлетворению родителей он начал работать на фабрике. Лешек последовательно вникал в тонкости бухгалтерского учета, управления, производства, закупки сырья и реализации. Он что-то рассчитывал, делал пометки в блокноте и мимоходом, в разговоре с родителями, предложил несколько толковых проектов реорганизации фабрики.
Отец не скупился на похвалу, мать же молчала, что являлось у нее высшей степенью одобрения. Однажды после обеда она спросила:
— Лешек, не собираешься ли ты помогать нам в управлении фабрикой?
— Да, мама, собираюсь, — кивнул он головой. — Но при определенных условиях.
— Какие же это условия?
— Хочу упорядочить свою жизнь.
— Как ты это понимаешь?
— Очень просто. Я должен знать круг своих обязанностей, пределы компетенции, словом свое место. И должность.
Пани Элеонора посмотрела на него не без удивления.
— Но ты же наш сын.
— Я счастлив, — поклонился он с улыбкой, — но это не определяет мое положение. Видишь ли, мама, я во всем люблю ясность, особенно когда дело касается меня лично. До настоящего времени я брал из вашего кармана столько, сколько хотел. Сейчас я хочу работать и получать постоянный оклад. Я не предлагаю, чтобы вы полностью доверили мне управление фабрикой. Ну, скажем, поручите мне руководство производственным отделом.
— Да и сейчас ничего не мешает тебе…
— Конечно. Можете считать меня чудаком, но я не смогу, не хочу, ну и не буду работать иначе. Я знаю, что ты мне скажешь, мама. Ты скажешь, что я являюсь вашим наследником, что все когда-нибудь станет моей собственностью и что было бы смешно занимать должность на предприятии своих родителей. Но, видите, для счастья, спокойствия и для собственного удовлетворения мне нужна личная независимость. Я должен иметь свою работу, свою должность и свои деньги. И это мое условие.