Знахарь
Шрифт:
«Конечно, могут возникнуть подозрения, ведь я не раз угрожал им, думал Зенон, — но доказательств против меня нет никаких. А за свою обиду я расплачусь… да еще наслажусь зрелищем… Такое не каждый день случается!..»
Проходили минуты, которые казались ему часами. Рокот мотора приближался, становился все громче и громче. Уже не более пятисот метров отделяло мотоциклистов от неизбежной катастрофы.
«Разве только черт спасет его», — пронеслось в голове Зенона.
Но Чинского ничто не спасло, скорее наоборот. Заметив, что становится холодно, и опасаясь, как бы Марыся не
Сноп яркого белого света разорвал темноту, прокладывая им дорогу. Еще два поворота, потом довольно крутой подъем и, вот они уже выехали из лесу на дорогу. Лешек думал о завтрашнем дне, о решительном разговоре с родителями, о том, как он представит им Марысю, о своем безмерном счастье, о вечерах вдвоем, о тех утренних часах, когда, проснувшись, они в тысячный раз убедятся, что их счастье вовсе не сон… Он думал о столе, накрытом на двоих, о Марысе, веселой, лучезарной и светлой, хлопочущей в доме, в их доме…
И вдруг…
«Конец», — мгновенно пронеслось в голове Лешека. В ярком снопе света он увидел несущуюся навстречу смерть, тут же инстинктивно нажал на тормоз и, опустив ноги, попытался дополнительно притормозить каблуками сапог быстрый бег мотоцикла. Раздался пронзительный визг покрышек, из-под колес брызнул фонтан мелкого щебня, и тотчас раздался глухой сильный удар.
Наступила тишина…
Зрелище было, действительно, внушительным и Зенон не упустил ни одного его фрагмента. Он видел появившийся из-за поворота мотоцикл, видел отчаянные попытки водителя остановить машину, тот момент, когда она врезалась в завал, и как два изуродованных тела взлетели высоко в воздух.
С удивительной ясностью Зенон понял, что натворил. Он протрезвел, точно никогда не держал во рту ни капли алкоголя. Он отомстил: на дороге лежат убитые или смертельно раненные люди. Месть не принесла ему ничего, кроме внутренней пустоты и странного спокойствия.
Он спустился на дорогу. Слева, далеко от завала, лежал мотоцикл. Зенон чиркнул спичкой и увидел кучу исковерканного железа. Он прошел дальше и снова посветил.
Они лежали недалеко друг от друга. Марысю отбросило чуть дальше. Зенон наклонился над Чинским: ноги и руки беспорядочно разбросаны в разные стороны, голова судорожно прижата к плечу, глаза закрыты. Он напоминал мягкий манекен. Нижняя часть лица была раздроблена, из широко открытого рта ручьем лилась кровь.
В двух шагах от него со сведенными плечами, точно она плакала, ничком лежала Марыся. С первого взгляда казалось, что с ней все в порядке. Зенон снова чиркнул спичкой и склонился над Марысей, чтобы заглянуть ей в лицо. И тогда он увидел у нее в волосах пятно запекшейся крови.
Зенон оглянулся. Ему показалось, что Чинский застонал, но нет, наверное, почудилось. Сунув спички в карман, он быстро зашагал в сторону городка.
Он шел не чуя под собой ног, и невольно ускоряя шаг. В голове у него творилось что-то странное. Он чувствовал, что его охватывает дикий, панический страх. Да, он смертельно боялся, но не тех, кто остался на дороге, а себя самого, сознавая, что рядом с ним… нет, в нем самом, в глубине его темной души находится кто-то другой, страшный, опасный, угрожающий…
— Убийца!..
И невольно он побежал. Из разрывающейся груди вылетал крик:
— Помогите! Помогите! Помогите!.. С тракта доносился шум. Он найдет там людей.
— На помощь! Помогите! Убийца!.. Крик переходил в вой, дикое звериное завывание, нечленораздельное скуление, в котором нельзя было различить смысла, только безумный страх и отчаянную мольбу.
Глава XIII
На мельнице рано ложились спать, но женщины, несмотря на дневную усталость, любили поболтать допоздна и никогда не могли наговориться всласть. Нередко они просиживали под окнами до полуночи, однако ночи уже стали прохладнее, так что Ольга с Зоней ушли в дом и стали готовиться ко сну.
Старый Прокоп перед образами совершал вечернюю молитву и усердно отбивал поклоны: как-никак заканчивался воскресный день. Работник Виталис уже давно похрапывал в кухне. Молодой Василь, сын мельника, сидел в пристройке у Антония Косибы и тихонько наигрывал на губной гармошке, присматриваясь к знахарю, который в небольшой миске размешивал деревянным толкачиком жир с каким-то лекарством и свиной желчью. При обморожениях эта мазь здорово помогала.
Неожиданно тишину прервал яростный лай собаки. Разбуженные гуси ответили громким гоготанием.
— К нам кто-то едет, — сказал Василь.
— Так выгляни, — проворчал знахарь.
Василь протер рукавом гармошку, не спеша спрятал ее в карман и вышел во двор. Он отчетливо слышал скрип телеги и встревоженные голоса людей. Их было много. Один бежал впереди, задыхаясь от напряжения и усталости. Когда он подбежал к Василю и остановился в прямоугольнике света, падающего из окна, тот аж отскочил назад:
— Что за черт?! — громко спросил он, чтобы придать себе смелости.
Руки и лицо прибежавшего были в крови. С безумным выражением на лице, заикаясь, он хрипло пробормотал:
— К знахарю… Спасите… Они еще живы…
— Во имя отца и сына, кто?
— Скорей, скорей! — простонал прибывший. — Знахарь! Знахарь!
— Что там такое? — раздался из сеней голос Антония Косибы.
— Спасай их! Спасай! И мою проклятую душу! — он бросился к знахарю. Они живы!
Василь заглянул ему в лицо и сказал:
— Это Зенон, сын шорника Войдылы.
— Что случилось? — раздался рядом голос Прокопа.
— Разбились на мотоцикле! — дрожа как в лихорадке говорил Зенон. — Но живы! Знахарь схватил его за плечи:
— Кто?! Да скажи ты, наконец, кто?! — в его голосе прозвучала угроза.
Ответ уже не понадобился. Как раз подъехала телега, на которой лежали два неподвижных тела. Из хаты выбежал Виталис, прибежали и женщины, неся с собой зажженную лампу.
В пятнах запекшейся крови, лицо молодого Чинского производило страшное впечатление, но глаза его были открыты и, казалось, он был в сознании. Зато белое как бумага личико Марыси казалось мертвым. По золотисто-белым волосам из ранки над виском сочилась кровь. Знахарь, наклонившись над телегой, проверял пульс.