Знак «фэн» на бамбуке
Шрифт:
У северной стены на возвышении расположились таблички предков. Передние стенки длинных и узких табличек были испещрены чёрными и красными иероглифами, сообщавшими имя, звание и годы жизни умершего. Никто из ушедших не прожил напрасно. Каждый занял место в цепи поколений и передал потомкам свои удачи и неудачи, частицу своей судьбы. Ныне живущие чтили и помнили их имена.
Из внутренних покоев вышел отец в праздничной чиновничьей шапке, прямом халате из чёрного шелка и в чёрных сапогах на белой подошве. Бросил в курильницу щепоть благовоний, четырежды поклонился Земле и Небу и богу долголетия Шоусину, поблагодарил богов за всё хорошее, чем одарили они семью в уходящем году. Вслед за отцом остальные также принялись кланяться, и долго видны были спины, согнутые в почтительном поклоне. На алтаре предков отец затеплил благовонные свечи, сжёг «жертвенные деньги», поклонился каждой табличке в отдельности и направился к нише, где висел нарисованный на бумаге бог домашнего очага Цзаован.
Цзаован не выглядел молодо, скорее его следовало назвать стариком. Складки избороздили щёки, пролегли от носа к губам, прикрытым свисающими усами. Но глаза в ободке из морщин светились, словно у юноши. В руках Цзаован держал памятную табличку, как полагалось чиновнику, явившимуся на приём к государю. У ног в ожидании, когда помчит седока на небо, лежала ладная крепкая лошадка, с волнистой гривой и длинным хвостом.
По знаку отца слуги внесли накрытый стол и поставили перед нишей. Угощение для Цзаована собирали из одних сладких блюд. Тарелки с засахаренными фруктами, подслащенным рисом, тонким, как лист бумаги, печеньем и чашечки с мёдом занимали всю середину стола. По краям стояли чаши с водой и рубленым сеном – корм и питьё для лошадки.
Пока бог домашнего очага и его конь насыщались перед дальней дорогой, люди отвешивали поклоны. «Говорите, пожалуйста, Нефритовому владыке только хорошее и не вспоминайте плохое. Пусть ваши речи будут сладкими, как пища, которую вы вкушаете», – произносили все про себя. Цибао обмакнул палочку для еды в мёд и густо помазал рот Цзаовану.
– Я и мой слуга Гаоэр униженно просим вас не рассказывать Нефритовому владыке, как мы бездельничали. В новом году обещаем непременно исправиться.
Боясь, что Цзаован не расслышит, Цибао произнёс свою просьбу вслух. Все, кто находился в зале, невольно рассмеялись.
– Для чего ты набрал столько мёда, все усы испачкал досточтимому Цзаовану? – улыбаясь, спросил отец.
– Сладкий мёд слепит губы почтенному богу, и он рта не сможет раскрыть для плохого, – ответил Цибао.
Смех зазвучал ещё громче.
Праздник фонарей. Народная картинка-лубок.
Бумажного Цзаована вместе с его лошадкой усадили в носилки из бамбуковых палок и отнесли в ночной чёрный двор. Во дворе Цзаован и лошадка переместились в железный сосуд, наполненный сухими еловыми ветками. Отец запалил свечу. Красный с жёлтым ободком язычок лизнул в одном, другом, третьем месте. Ветки затрещали, вспыхнули. Загорелся костёр. Тут же раздались звуки, похожие на цокот копыт. Цок, цок! – это жившие в доме мальчики-слуги принялись кидать на черепичные крыши бобы. Цок, цок! – объятый пламенем Цзаован понёсся верхом на лошадке на небо. Вдогонку в костёр полетели «жертвенные деньги», рубленая солома, плиточки чая, сплетённый из красных нитей шнурок. Всё пригодится путнику и его коню. Шнурок, к примеру, послужит уздечкой.
Цок, цок, – катились по черепице бобы. К их стуку присоединились раскаты трещоток и грохот хлопушек. Хлопушки взрывались одна за другой в каждом дворе. Весёлый грохот стоял над домами – все провожали Цзаована на небо. От искр, взлетающих над крышами, посветлело чёрное небо.
В новогоднюю ночь злые духи ведут себя особенно воинственно. Только огонь, грохот и треск способны их отпугнуть. Цибао и Гаоэр схватили по бамбуковому шесту с подвязанными на длинном фитиле маленькими, величиной с мизинец, хлопушками, подожгли фитиль и понеслись по двору, размахивая шестами. Вместе с ними понеслись и закружились огненные колёса. Искры посыпались, как ярко-оранжевый дождь. Треск поднялся такой, что заглушил все остальные звуки.
Злых духов отогнали, бога домашнего очага проводили торжественно, ворота заклеили красной бумагой, на дверях и на окнах развесили бумажные полосы с пожеланиями удачи, почёта, долголетия, богатства и радости. Как же случилось, что, несмотря на все принятые предосторожности, в дом ворвалась беда?
Голодный и усталый вернулся на землю Цзаован. Его новое изображение поместили на прежнее место, в нишу, откуда он мог вдыхать аромат расставленных на алтаре блюд. Когда боги и духи предков насытились запахом пищи, блюда перешли к людям. Пировали всю ночь. Под утро, в пятую стражу, слуги разбросали во дворе кипарисовые и еловые ветви. Отец сорвал красные полосы со створок ворот.
До обеда все отдыхали. Птом отцу подали коляску, и он отправился навестить старших родственников и высших по рангу чиновников, служивших с ним в одном ведомстве. Полагалось пожелать счастья и вручить подарки. Вернулся отец мрачней грозовой тучи. Никому ничего не сказал, только вызвал к себе управителя дома и велел приготовить всё необходимое для поездки в уездный город.
– Надолго ли изволите отправиться? – спросил домоправитель.
– Еды и одежды возьму на четырнадцать дней. Если задержусь, запасы пришлёшь со слугой. Да не забудь парадное платье уложить и подарки подбери, словно для самого государя.
– Всё исполню, как приказали. – На лице домоправителя выразилась озабоченность, но он не посмел спросить, чем вызваны поспешные сборы.
Отец надел на себя тёмное холщовое платье и уехал, оставив в тревоге весь дом.
Новогодний праздник тем временем набирал силу. Ворота домов распахнулись. Нарядно разодетые толпы заполнили улицы. Даже женщинам позволили наконец покинуть жилища. Вместе с мужчинами они смотрели на актёров и акробатов, слушали певцов и сказителей. Звуки флейт, гонгов и барабанов растекались по улицам, словно ручьи во время весенних дождей. Вот промчался, крутясь колесом, акробат. Вот выбежали два льва, с деревянными вызолоченными мордами и хвостами из шёлковых длинных шнуров. Один лев у другого замыслил отнять жемчужину – набитый ватой шёлковый шар. Начались прыжки и борьба. Кто окажется победителем? Вот выплыла лодка с красавицей и гребцом. Все знали, что девушка и гребец идут по земле, мелко перебирая ногами, а лодка – всего лишь ивовый каркас, привязанный к их поясам и закрытый до самого низа тканью с нарисованными волнами, лотосами и тростником. Но девушка пела так звонко и чисто, а гребец так проворно работал шестом, не забывая при этом бросать нежные взоры на красавицу, что у каждого перед глазами возникал образ озера или тихой речной заводи – скользит по глади воды лодка с влюбленными, красавица и юноша плывут к своему счастью. Скрылась лодка. Улицу заполнили танцоры на ходулях, фокусники, силачи.
На седьмой день праздник неожиданно свернулся и стих, словно бумажный змей, потерявший струю воздуха, на которой держался и плыл. Утром седьмого дня на улицах появились печатные листы. Правитель города доводил до сведения жителей Цзицина, что в канун Нового года, благодаря неусыпной бдительности властей, стража задержала лазутчиков «Красных повязок», коварно проникших в город ради подстрекания жителей к мятежу. После допроса и пыток лазутчики назвали имена тех, с кем успели наладить преступную связь. Все названные арестованы и признали свою вину. «Опасность пресечена в самом начале, – говорилось в листках. – Заговор раздавлен, как жалящий скорпион. По окончании праздника лазутчики будут повешены. Их соучастники из числа городских жителей будут выставлены на позор с кангой на шее и переданы Судебному ведомству». Далее приводились имена арестованных – двух чиновников, четырёх печатников и одного фарфориста, известного в городе разрисовщика фарфора по прозвищу Лан Фарфорист. «Воля Неба восстановлена, законы восторжествовали», – стояло в конце.
Горожане читали листы, испуганно озирались и торопились домой. Нет ли поблизости осведомителей? Семерых схватили – жди, что начнутся другие аресты. Станут искать соучастников среди родичей и соседей. Все повязаны одной нитью, как трещотки одним фитилем. Какую ни подпали – все вспыхнут.
Но праздник едва добрался до середины. Ухали барабаны, манили гонги и флейты. И, спрятав на время свой страх, люди снова спешили на улицу. Только туча над домом инспектора фарфоровых мастерских почернела и приняла грозные очертания. Среди преступников назывался разрисовщик фарфора, а преступление, совершённое подчинённым, бросало тень на начальство. В доме все поняли, почему старший господин отбыл с такой поспешностью. Он узнал про аресты и поехал искать защиты и покровительства у друга своей юности господина Ни Цзаня, живущего почётным гостем в доме правителя уезда. Сумеет ли помочь господин Ни Цзань? Примет ли по его просьбе правитель уезда незначительного по чину инспектора фарфоровых мастерских, захочет ли выслушать? Все в доме ходили встревоженные и печальные, будто похоронили близкого человека.