Знак Кота
Шрифт:
Я сбросил свой мешок, привязав к нему конец веревки, и начал подниматься наверх. Шершавый камень обдирал мне кожу, еще не до конца зажившую после тягот путешествия. Однако я упрямо взобрался к голове самого крупного кота и оттуда посмотрел вниз.
Тут действительно был пруд с водорослями, но за ним плохо ухаживали. Растения не подрезали, как обычно делается, чтобы наиболее пригодные в пищу виды водорослей — хлеб и вода моего народа — росли лучше, не вытесняясь прочими, а кое-где съедобные водоросли были так сильно обглоданы, как будто стадо кормилось все время на одном и том же месте.
У пруда стояли яксы,
Не было никаких признаков присутствия людей, за исключением некоего подобия хижины на противоположном берегу пруда — конечно, ни один уважающий себя человек не назвал бы это домом. Стены представляли собой безумное нагромождение камней разного размера, сваленных друг на друга или вбитых в образовавшиеся при этом щели. Крыша была относительно ровной и с зеленовато-синим пятном на ней, ярко выделявшимся на фоне красно-желтого жилковатого камня.
Такой плетеный ковер мог быть привезен только из Вапалы, где, как говорили, растут настоящие растения, а не только те, что в прудах, растения с высокими стеблями, радующие взгляд разными цветами.
От Мурри по-прежнему ничего не было слышно, что меня беспокоило, но яксы сбились в кучу. То и дело молодой бычок мотал головой и мычал, скорее тревожно, чем с вызовом.
За дверью этого сооружения возникло какое-то движение, и наружу вышел человек, держа в руке корзину для водорослей. Он был тощ и стар, и единственным нарядом его была юбка из обтрепанных лоскутов тряпья, как если бы этот предмет одежды был собран из остатков изношенного гардероба.
Волосы его стояли клочковатыми космами, их спутанные пряди спадали на острые костлявые плечи, придавая ему вид песчаного демона из детских сказок. В руке у него был посох, много короче моего и без металлических наконечников и лезвий. Когда он поковылял вниз к пруду, стало ясно, что посох ему нужен для опоры.
— Старейший… — Своим произношением, несмотря на скрипучие нотки в голосе, он скорее походил на представителя какого-нибудь Дома, чем на простого торговца. Я не знал, как обращаться к нему. — Старейший, я не враг тебе.
Он склонил голову к плечу, как будто так мог лучше слышать меня.
— Значит, не вапаланец. Определенно кахулавинец. Торговец? Ты отбился от каравана? Это забытое место, тут ты помощи не найдешь. Здесь был… — Он помолчал, нахмурившись. Его брови были кустистыми, и тяжело нависали над глазами, один из которых был затянут мутной пленкой, — Здесь был песчаный кот…
— Он мне почти что брат. Его народ оказал мне помощь, когда я в ней нуждался. Они приняли меня как друга.
— Таааааак… — Он тянул это слово, пока оно не превратилось в шипение вроде того, что издавал Мурри. — И я полагаю, теперь ты скажешь, что ты — будущий император? Если трудно быть человеком, насколько, должно быть, сложнее быть правителем. Прошло много времени. Древние — Карсаука и, судя по слухам, Закан — тоже скоро пробудятся. Но здесь для тебя ничего нет, хотя ты и носишь эту подвеску. Оставь меня с миром. У меня нет ничего в помощь героям, какими бы могучими они ни были.
— У тебя есть то, что и у любого другого, старейший. Я не герой, но мне нужна еда и вода…
— Если ты действительно сын Высшего Духа, тот самый Карсаука, который снова грядет, как утверждают древние песни… — он снова нахмурился, словно пытаясь что-то вспомнить, — то кто может отказать тебе? Много песен выросло из твоих деяний.
И тут он сделал то, чего я никак не ожидал от этого старика. Он запрокинул голову и запел. И голос его не был загрубевшим, не срывался и даже не напрягался. Если закрыть глаза, можно было представить себе, что это поет бард, достойный трапезничать за императорским столом:
От песка возьми свет.
У скал научись силе.
В бурю ступай без защиты.
В стране есть то, что придет.
И в нем удерживаются две жизни.
Та, что ушла, и та, что настанет.
Иди же быстро избранных путем,
Ибо время теней близится,
И лишь тот, кто разделяет жизнь, может жить ею.
Я узнал эту песню, не ее саму, а чем она была — головоломкой. Вапаланцы, которые считают себя единственным по-настоящему цивилизованным народом из всех пяти, любят вкладывать в слова скрытый смысл, понятный лишь немногим. Некоторые Дома и общества отточили это искусство до такой степени, что лишь горстка людей во всей стране их понимает, а из обитателей других королевств никто не может даже надеяться уловить их смысл.
Когда его последние слова слабым эхом растаяли в отдалении, бард тяжело оперся на посох, словно песня отняла у него последние силы. Он пристально смотрел на меня, как если бы я был его соотечественником в достаточной степени, чтобы распутать его загадку.
— Несомненно, — искренне сказал я, — это дар барда. Я никогда не слышал ничего подобного…
— Никогда — это, пожалуй, верно. — Насмешливая нотка прозвучала в его голосе, охрипшем снова и даже сильнее, чем прежде, видимо, от чрезмерного напряжения. — Есть барды и барды, странник. Все великие из них родом из Вапалы. — Он продолжал смотреть на меня из-под кустистых нависающих бровей, словно ждал возражений.
— С этим я соглашусь, господин бард. Также еще раз поклянусь, что я не собираюсь причинять зло ни тебе, ни чему-либо тебе принадлежащему, У меня нет власти предъявлять права гостя. Но этот остров лежит в пределах моей страны, а значит, связан законами моего народа…
— Право гостя, — Он произнес эти слова так, словно пробовал их на вкус. — Но ты путешествуешь с одним из убийц пустыни. Он тоже предъявляет права гостя?
— Мурри. — Я повысил голос, стараясь выговорить его имя настолько близко к произношению песчаных котов, насколько позволяли мне человеческие губы и гортань.
Он появился, словно возникнув из самих скал — настолько его шкура сливалась цветом с их поверхностью. Он подошел ко мне, я положил руку ему на голову, и он повернулся так, чтобы тоже смотреть на барда. Затем, к моему удивлению, он открыл рот, и из его горла полилось мелодичное мурлыканье — смесь песен, которые многажды повторялись на празднике кошачьего народа.
— Облако.., зла… не из ночи… — складывались в слова его ворчание и рык. Бард подался вперед, и его морщинистое лицо приняло недоверчивое выражение,