Знак Кота
Шрифт:
Старик отрывисто и тяжело дышал, голая грудь его часто вздымалась и опадала. Мурри подошел ко мне и потянул прокушенный сапог с моей кровоточащей ноги.
Я сумел остановить кровь, и Мурри зализывал мою рану, пока я присматривался к Кинрру. Сначала мне казалось, что любой из этих коротких вздохов может оказаться последним для старика. Некоторое время мы лежали рядом. Мурри отправился посторожить у края расщелины. Громкий визг внизу стих. Может быть, крысята набросились друг на друга, как это часто случается с им подобными, и
Донести Кинрра до его хижины оказалось делом долгим, особенно по дневной жаре. Хотя старик и казался худым, легким он не был, но я как-то исхитрился пристроить его на спину Мурри. Котенок был все еще меньше своего отца, но я смог взять некоторую часть веса на себя, поскольку моя нога перестала кровоточить. Возможно, в звериной привычке зализывать раны действительно есть что-то полезное.
Но мы оба выдохлись, пока добирались до цели. К счастью, пруд был рядом, и до него можно было просто дойти пешком, больше никуда не карабкаясь. Немного собравшись с силами, я сполз вниз, обработал свою рану и принес водорослей Кинрру. К ночи старик очнулся от беспокойного сна, который не отпускал его весь день. Я заставил его съесть немного водорослей, накормив его с рук, словно он был ребенком. Дважды, не открывая глаз, он начинал обрывочные разговоры с кем-то, существующим лишь в его воспоминаниях.
Дольше всего он говорил о Вапале, нежно, будто с бережно лелеемой любовью. Из его слов передо мной складывались обрывочные видения страны, такой далекой от скальных островов в море песка моей собственной родины. Он говорил о зелени, что растет не в прудах, а на земле, о благоуханных лесах и травяных лугах, в которых мирно пасутся яксы и ориксены, о земле, где нет голода, нет страха песчаных бурь и пересохших водоемов, дававших единственную возможность выжить.
Он начал петь, и голос его был сильным. Мелодия песни принесла с собой такое умиротворение, какого я прежде не знал никогда.
Возможно, собственный поющий голос и пробудил его, поскольку он вдруг открыл глаза и посмотрел прямо на меня.
— Будь так добр, дитя пустыни, помоги мне снова увидеть звезды. — Его желание было настолько сильно, что он приподнялся на локте с такой энергией, какой я и не подозревал в этом изнуренном теле. Я помог ему взобраться на его любимое место на крыше хижины и, поскольку он всегда брал сюда с собой кифонгг, принес ему арфу.
Он нежно погладил ее изогнутые бока. Затем осторожно настроил струны и положил арфу на свое тощее колено.
Отсюда он мог бы видеть очень далеко, если бы его затуманенное зрение ему позволило. Он начал показывать мне звезды.
— Это Ожерелье Гурпана — а оно показывает на Древо Авора. Выше — Тыква Хиндера. Хорошенько запомни их. — К его голосу вернулась властность наставника.
— Следуй за Мечом, дитя пустыни, под ним твоя судьба. — Он замолк и разразился кудахтающим смехом, перешедшим в приступ кашля. — Да, твоя судьба. Там Вапала. Тебе еще придется пересечь часть пустыни и пройти испытания… но они и в сравнение не идут с теми, что предстоят тебе позже.
Он оторвал взгляд от звезд и перевел его на меня. Мне показалось, что в сумерках в них сверкнул золотистый отблеск — как у песчаного кота.
— Я не ищу Вапалу. — Его слова пробудили во мне тревогу, но почему и как — я не понимал.
— Некоторые не ищут судьбы, но она сама их находит. Делай, что хочешь, сын пустыни, но ты сам увидишь, что Вапала ждет тебя, как бы ты ни пытался ее избежать.
Он снова начал петь. Хотя каждое слово по отдельности было понятным, вместе они ни во что осмысленное не складывались:
Ярко-желтый, золото солнца во славе, Черный, грязный, как дыханье смерти, кому служат крысы, пожирающие жертву. Маска кота, клык крысы — так это случится. Один и два — вместилища малых сил, объединены. Путь проложен, врата пройдены…
Голос его ослаб, стих. Затем он заговорил:
— Когда мы возвращаемся к Высшему Духу всего, мы ничего не можем взять с собой, кроме наших дарований, сомнений, страхов, слабостей и сил, с которыми мы приходим. Все, что мы берем, лежит здесь и здесь. — Он коснулся поочередно лба и груди.
Затем он поднял обеими руками кифонгг. Взял, как берут дитя своей крови, любимое и лелеемое. Затем протянул ее мне.
— Возьми, сын пустыни, верни ее туда, откуда она пришла. И скажи той, что ждет, что вмешательство уже началось и дороги назад нет.
Я принял арфу, тут же отложил ее в сторону и подхватил Кинрра, поскольку его стал колотить кашель и на губах его показалась кровь — сначала выступила каплями, потом хлынула струей. Когда я уложил его обратно, его глаза вновь обратились к звездам.
— Как-то Малкуин высказал мысль, будто звезды — это иные миры. Если это так, то и там люди должны жить и умирать, быть вспоминаемыми, а затем забытыми. Кто был Калапд? — На этом вопросе его голос усилился.
— Я не слышал этого имени.
— Я не слышал этого имени, — передразнил он меня. — Забвение приходит легко со сменой времен года. Тот, кто стоял против Великой Тьмы, исчез из памяти, как ОНА и хотела, возможно, даже много быстрее. Я возлагаю это на тебя, сын пустыни, именем Занкана и Орба, именем Алмаза и Меча…
Я не мог остановить его и вздрогнул, понимая, что отныне лежит на мне — гейс. А если верить старинным преданиям, гейс умирающего — груз, который никто не стал бы брать на себя добровольно.
— Иди в Вапалу. — Его голос снова стал угасать. — Скажи… скажи госпоже моей, что я исполнил свою клятву, и пусть она выполнит свою. — Его голова упала мне на плечо, и с уст его сорвалась одинокая чистая и высокая нота песни, которая никогда не будет спета.
Я остался наедине с мертвым, и на мне лежало бремя, которого я не смог предотвратить. Значит, я должен идти в Вапалу.