Знак Кота

Нортон Андрэ

Они вернулись с победой, доказав, что их Дух поддерживает их, они стали полноправными мужчиной и женщиной, взрослыми, имевшими право выбирать в жизни свой путь. Так происходило со всей нашей молодежью. Если кто-то не проходил соло, его всю оставшуюся жизнь считали ребенком, мало стоящим в глазах остальных, и к мнению его никогда не прислушивались.

Однако именно глава Дома назначал время соло, и мой отец прежде никогда не говорил со мной об этом. Я думал, это еще один способ выразить его холодность ко мне.

— Ты пройдешь соло, Хинккель. Хотя, — он помолчал, осматривая меня с головы до ног, — я не жду от тебя ничего. Ты всегда

упрямо показываешь, что в тебе нет воинского духа. Даже оружие твое — меч ли это, копье ли? Ха, это пастушья праща и посох! Когда к тебе в руки попадает любое другое оружие мужчины, ты неуклюж точно так же, как твоя сестра со своими кривобокими горшками — надеюсь, она забудет о своем «искусстве» со своим избранником, Кулканом-ва-Кастерном. Да, ты отправишься в соло, но я не буду объявлять об этом Дому во избежание слухов. Не будет никакого праздника, где все смогут увидеть, чего тебе так прискорбно недостает. Ты можешь пройти соло — но это будет так, как я хочу, и так, как я это сделаю!

Я сглотнул и склонил голову. Даже сейчас он не смягчился. Он просто хотел убрать меня с глаз долой способом, который можно было счесть правильным, чтобы он мог потом сказать себе, что выполнил свой долг, как бы это ни было ему неприятно. Их здесь было трое кроме меня — но в отцовском доме я был одинок.

Предупрежденный, я вернулся к себе и стал собираться — взял плащ, защищающий от песка, ботинки, широкополую шляпу от солнца. Когда я поднял ее, на землю упал клочок шерсти, оставшийся в ней после линьки Миеу, — когда она была маленькой, она любила спать в моей шляпе. Я взял флягу и мешочек водорослевых лепешек, моток веревки и еще кое-какие вещи, которые дозволял обычай. Последнее, что я сделал перед тем, как лечь и проспать остаток дня, — собрал шерстку Миеу и вплел ее в цепочку подвески, а затем снова надел ее на шею. Это стало символом боли, которая всегда будет со мной.

Я думал, что не смогу уснуть, но усталость одолела меня, и я погрузился во тьму. Может быть, мне что-то снилось, но я не запомнил. Но, проснувшись, я обнаружил, что плащ, которым я укрывался, перекручен, во рту пересохло, словно я боролся с каким-то внутренним демоном.

На мгновение забыв обо всем, я огляделся в поисках Миеу, которая всегда спала на моей циновке. Затем я вспомнил все и встал, чтобы облачиться в грубую дорожную одежду. Когда я застегивал верхнюю куртку, пришел один из пастухов с горшком густой похлебки и небольшим количеством сока, выжатого из водорослей.

Снова я удостоверился в том, как относится ко мне моя семья — принес еду не родич, а слуга. Но я привык к такому отношению, так что съел и выпил все, взял мешок с дозволенными припасами и снаряжением и пошел к дому отца.

Там по-прежнему были те же трое, и ни на одном лице я не увидел участия. Отец, как всегда в моем присутствии, натянул непроницаемую маску, сестра, наверное, думала о резных камнях, которые она так терпеливо обрабатывала, чтобы сделать из них самые замысловатые свои украшения. Только брат открыто показывал свои чувства, и отнюдь не те, что могли бы согреть мое сердце.

Отец щелкнул пальцами, я подошел к нему, и он натянул мне на голову капюшон, чтобы я ничего не видел. Наверное, это Каликку грубо подсадил меня в седло па-ориксена, который в стадах моего отца считался самым бесполезным. Кто-то дернул за повод, и животное подо мной вскрикнуло, чуть не застонало, словно его вынуждали сделать нечто непосильное.

Судя по звукам, вокруг нас больше никого не было — ни песен, ни грохота барабанов, чтобы пожелать мне удачи. Могло показаться, что я отщепенец, которого с соответствующими церемониями изгоняют из Дома — таким жалким меня считали.

Гнев, который впервые вспыхнул в моей груди при виде мертвой Миеу, превратился в ровное пламя. Весь наш народ знал эту потребность быть единым со своей родиной, с родней, но никому не было дела до моих желаний в момент моего жалкого отъезда в соло. Я цеплялся за свой гнев, потому что, если я не удержу его как щит, мне не хватит сил справиться с тем огромным ощущением потери, которое камнем лежало на моем сердце.

Каликку говорил, но не со мной и не о чем-либо, со мной связанном. Он, как всегда, старался привлечь внимание отца, завладеть им полностью и наслаждаться им. Он говорил о предстоящей охоте на песчаных котов, которую планировала молодежь, о поездке в город, чтобы посмотреть, а то и купить новое оружие из Фноссиса, о котором говорили, что на него пошел лучший металл, какого раньше никто не видел.

Наконец он добился ответа от отца. Но я не слышал голоса Куры, хотя ее пряный аромат я сейчас ощущал, несмотря на надвинутый мне на лицо капюшон.

Мы не останавливались ни для еды, ни для отдыха, а все ехали и ехали вперед. Я больше привык передвигаться пешком, когда отправлялся на рынок, и чувствовал, что весь задеревенел в седле. Не видя звезд над головой, я не мог понять, в каком направлении мы движемся.

Необитаемых скальных островов не могло быть много — мой народ всегда ищет новую землю, где можно было бы построить жилище. Именно эта забота занимает ум главы каждого Дома, поскольку хозяин мер и равновесия всегда с готовностью предстает перед внутренним взором даже самого твердого духом представителя нашего народа.

Когда ему кажется, что мы занимаем слишком много жизненного пространства, что нас слишком много для ресурсов страны, тогда начинается перепись. А это ритуал, которого боится даже мой отец. По приказу могут быть на десятую часть истреблены стада, даже людей предают мечу, чтобы другим было где жить. Такого не было уже много лет, но эта угроза всегда висела над нами.

У меня по дороге было много времени на размышления. Хотя я много раз ходил дорогами торговцев, отбивался от крыс, готовых опустошить каждый водоем с водорослями и сожрать все, что приходит туда кормиться, опытным путешественником я себя считать не мог. Я слышал рассказы тех, кто прошел то же самое испытание, и теперь мне казалось, что я из этих рассказов помню больше несчастий, чем побед.

Наш маленький отряд наконец остановился. Меня грубо стащили с седла и сдернули капюшон. Я едва успел увидеть, что звезды над головой меркнут, перед тем как удар настиг меня и я снова погрузился во мрак.

Я оказался в пекле, в топке вроде тех, что, судя по рассказам, образуются в горах Фноссиса, где для ковки металла используют внутренний жар земли. Изо всех сил я попытался освободиться от цепей, удерживавших меня в этой пытке, и открыл глаза.

Голова и плечи мои лежали в неглубокой скальной впадине, но остальное тело осталось снаружи, на самом солнцепеке. Я быстро заполз подальше в свое маленькое убежище. Голова болела, песок и скалы тошнотворно колебались перед глазами. Прикасаться к голове за правым ухом было больно. И эта боль окончательно привела меня в чувство, я вспомнил, кто я и почему я здесь.