Знак Разрушения
Шрифт:
Они сидели вчетвером, ели вяленое мясо и сушеные ягоды шелковицы, пили вино и были почти счастливы.
– …а когда почтенный Аганна подстрелил этого крылатого молодчика, как куропатку, они почти сварились. Почти. И тут появились Серебряные Птицы.
– И что? – спросил Элиен, который не переставал ощущать неловкость сродни той, какую испытывает жених, перепившийся в начале свадьбы до беспамятства и проснувшийся поутру с осознанием того, что пропустил самое интересное.
Герфегест хитро прищурился:
– Как это – что? Или Наратта их не видел
Элиену ни на что не хотелось смотреть. Он мечтал сейчас только о покое, об уединении с обретенной Гаэт. Но кое-что в словах Герфегеста его насторожило, и он спросил:
– Постой. Ты сказал – одной твари. А вторая? Герфегест и Аганна переглянулись.
– Видишь ли, Элиен… – потирая гладко выбритую щеку, протянул Герфегест. – Вторая была ранена, но ей удалось спастись. И спасти Октанга Урайна.
Костер догорал.
– Сегодняшний день как столетие, – тихо сказал Элиен, прижимая к себе Гаэт. – Ты ничего не спросил о Леворго.
Они сидели втроем. Аганна уже давно ушел, как он выразился, “дышай громко ко сну грядущий над ухом молодой кобылки”. Грютские военачальники не могли шагу ступить без своей маленькой походной уманны, во всем подобной царской.
– Я знаю, что Леворго больше нет. Здесь, – сказал Герфегест с нажимом на последнем слове.
– Кто ты, Герфегест? – спросил сын Тремгора, глядя в упор на своего лучшего друга, о котором он не знал ничего. Даже теперь, когда он в полной мере стал Звезднорожденным, оставались два человека, полностью непроницаемые для его понимания: Герфегест и Гаэт.
– Я не знаю, Элиен.
Сын Тремгора чувствовал, что тот не лжет.
– Герфегест, в мире, где мне выпала судьба родиться под звездой Тайа-Ароан, в мире, который я прошел с севера на юг и с юга на север, в мире, где страдает мой Брат по Слову и по Рождению, “непознанное” всегда означает “опасное”. Но непознанное, знающее обо всем, кроме собственной природы… Задолжай я тебе хотя бы на одну свою жизнь меньше, я бы сейчас хотел только одного – уничтожить тебя.
– Откровенность украшает мужчину, – сказал Герфегест, подымаясь. – Завтра выступать на Варнаг. Сонными мы будем смотреться плохо.
Завтра выступать на Варнаг… Идти в сердце чужой страны, искать встречи с Урайном, погрузить в его черную плоть клинок Эллата по самую рукоять и, ворвавшись в подземелья цитадели Тайа-Ароан, найти хладное тело Брата по Слову…
А ведь он, Элиен, имел возможность покончить сегодня со всем одним ударом. Но вместо этого он выбрал Гаэт. Он подарил ей тело умирающей Ойры и отдал ей. Сердце Силы Леворго. А без него – кто знает? – быть может, победа над Урайном всего лишь пустая мечта.
Элиен целовал ее маленькие мочки, чувствовал, как наливаются экстазом под его ласковыми прикосновениями ее нежные груди, он впивал губами дурманящий аромат ее лона и понимал, что сделал единственно возможный для себя выбор. Повторно придя в мир, он остался человеком.
Он сохранил сердце, обычное сердце молодого мужчины, и он был рад этому. Теперь он не сомневался – Гаэт поможет ему своей —глубинной, дремотной женской силой, которая ни в чем не уступит поверхностной, подвижной мужской, и Варнаг будет сокрушен.
Герфегест, конечно, был прав: сонными они будут смотреться плохо. Поэтому они не засыпали всю ночь. Они не виделись долго, очень долго. Им было что подарить друг другу.
Они лежали, глядя в непроницаемую черноту шатрового полога. Элиен поглаживал ее совершенный плоский живот и мечтал атом, как под этой кожей рано или поздно забьется еще одно маленькое сердце. Сердце ребенка. Его ребенка.
– Гаэт, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Гаэт молчала.
– Гаэт?
До слуха Элиена донесся едва слышный плач. На его левую руку, лежащую под головой Гаэт, скатилась капля горячей влаги. Слеза.
– Гаэт, что с тобой? Сегодня я дал умирающему телу Ойры твою жизнь. Хранитель Диорха говорил мне, что если слиться в любви с женщиной в момент ее смерти и надеть на нее твой браслет…
– Он не лгал тебе, мой гиазир… Все, что я сказала тебе тогда, было правдой. Тогда это было правдой. Но когда браслет попал в руки Урайна и слуга Хуммера дважды овладел мной, я узнала тайну своего появления на свет. Я – его тень, явившаяся в мир в тот миг, когда он обрел свое второе рождение в Лон-Меаре. Я – все, что по законам нашего мира остается от человека, извращенного багровой печатью Тайа-Ароан. Урайн овладел мной через мой страх и мою слабость и наложил на меня страшное заклятие. И тогда появилась другая правда. И эта правда в том, что я буду жить, лишь пока жив Урайн. Убей меня, гиазир, потому что я стою на твоем пути к окончательной победе.
Элиен не сразу осознал смысл сказанного. А когда он понял, что означают слова Гаэт, он смог лишь молча поцеловать ее в губы, припухшие от ласк и слез.
Теперь они с Октангом Урайном, два Звезднорожденных, были скованы проклятой цепью. Элиен не мог убить своего страшного Брата по Рождению и покончить с войной Третьего Вздоха Хуммера. Не мог, потому что тогда лишился бы Гаэт, без которой теперь он не представлял себе жизни. Не мог, потому что был и остался человеком.
Потом сын Тремгора оделся, подпоясался мечом и вышел под начавшее светлеть небо. Он бродил по спящему лагерю, тер воспаленные веки, и все его мысли были направлены на решение чудовищной головоломки, которую подсунул ему Октанг Урайн.