Знак Ворона
Шрифт:
А на его месте останется Киршеншнайдер.
Мешок.
— У нас будет конфиденциальная беседа с пациентом, — сказала Татьяна главному администратору. И нам бы хотелось, в целях чистоты эксперимента, чтобы беседа велась не в больничном боксе, а в привычном для пациента помещении, лучше если даже в его спальной комнате…
Им предоставили такую возможность, и формально они могли разговаривать с Питером без свидетелей.
Формально.
Если не брать в расчет скрытые видеокамеры, установленные фэбээровцами во всех углах.
Но на всякие ваши ракеты у нас найдутся свои противоракеты, говаривал некогда премьер русского правительства Никита Хрущев.
Новая разработка секретных лабораторий — голографический видеоблокировщик — была создана не для того, чтобы грабить музеи живописи и выносить оттуда полотна Мане и Сезанна, обманывая видеокамеры Лондонской Национальной галереи. Голографический видеоблокировщик вообще-то был для этих целей слишком дорог, потому как стоил пока, как “Мона Лиза” Леонардо с “Мадонной” Рафаэля вместе взятые. Ну, может, чуть подешевле!
Для кражи картин такая система была слишком не рентабельной.
Поэтому и Министерство обороны не торопилось закупать этот прибор, посчитав, что на поле боя дешевле будет пожертвовать лишней ротой морских котиков, чем пускать противнику в глаза столь дорогостоящие солнечные зайчики.
Блокатор обманет видеокамеры на шесть минут. За это время надо будет вколоть Киршеншнайдеру укол морфия, переодеть его в больничную пижаму и уложить в кровать.
И кроме того, за эти шесть минут надо будет переодеться и перегримироваться Питеру.
Плейграундскому беглецу.
Но и это было не все.
Главное заключалось в том, что за те два часа, что шел неторопливый разговор врача-инспектора Минюста с больным Дубойсом, Гейловы программисты должны были ввести в компьютер новые идентификационные признаки — радужку глаз Питера и его ладонь вместо радужки и ладони “мешка”.
Мешок должен будет несколько часов проспать глубоким сном в палате Питера… А проснувшись — очень изумиться той ситуации, в какую он попал.
— Ничего страшного, — говорил Питер Татьяне, когда они уже мчались по шоссе, — ничего страшного, его месяца три подержат в крытке, попотрошат на допросах и, когда выяснят, что он ничегошеньки не знает, — выпустят, взяв подписку о неразглашении, у нас не раз такие штуки случались, и за это в ФБР не расстреливают, так что пусть твоя совесть будет спокойна!
И ее совесть была спокойна. Она не дала нового повода черту по имени Вадим Ахметович пересмотреть сроки их временного соглашения.
Сменив две машины, они мчались по федеральной дороге номер сорок четыре.
Путь их лежал на север. В Вермонт.
И когда они менялись за рулем, Татьяна закуривала свою “Ромео и Джульетту”. И Питер, смешно морща нос, улыбался, наслаждаясь их многословным молчанием.
А потом она сладко задремала.
И Питер так и ехал, боясь стряхнуть ее рыженькую головку со своего плеча.
Анюта — Асуров
Женева, Швейцария — Арденны, Бельгия
1997
Константин Сергеевич Асуров подумал и решил, что жизнь его подошла к тому последнему рубежу, когда необходимо решаться: либо короткое напряжение всех волевых и умственных сил, помноженное на определенный риск свернуть себе голову, но тогда достойные его самолюбия комфортная жизнь и обеспеченная старость, либо прозябание, перебивание с хлеба на квас, в ожидании наплыва старческих болячек, и как результат — перспектива сгинуть где-нибудь в гуманитарном пансионате, задохнувшись от сдавливающей грудь зависти к более удачливым своим товарищам…
Константин Сергеевич долго думал и все-таки остановился на первом варианте.
Все-таки он какой-никакой, а чекист — человек дела. Не должен он уподобляться той лягушке, что перестала барахтаться и подохла в кувшине с простоквашей…
Он выпрыгнет! Он обязательно выпрыгнет, дайте только шанс.
А шансы всегда есть, надо только трезво и адекватно оценить обстановку.
Двигаясь по службе в системе Комитета государственной безопасности, Константин Сергеевич Асуров усвоил главные истины, на которых и строилась незыблемая до поры парадигма философии Лубянки и Литейного.
Во-первых, все люди грешны.
И на каждого можно найти такой компромат, который можно использовать потом против конкретно взятого человека. Имея такой компромат, человеком можно манипулировать. Руководить его поступками, запугивая, что оглашение неких секретных сведений разрушит карьеру этого человека или его личную жизнь.
А компромат берется оттуда, где правят страстишки! Да-да! Вот еще одно правило: людьми правят страсти. Секс, любовь к деньгам, к власти. Картишкам, наркотикам…
И нет такого человека, которого было бы не на чем зацепить. И если не его — бывают же исключения вроде монахов или скопцов, — то ближайших родственников… И дергать тогда за ниточки, играя на любви к сыну или дочери, дескать, не хочешь их гибели — тогда веди себя, как мы тебе скажем.
Собственно, на том основывалась система управления кадрами. Всегда и везде. И во времена монаха Макиавелли, и во времена генсека товарища Сталина…
Именно этому и научился за годы службы в органах Константин Сергеевич Асуров.
Но одно — теоретические посылы, а были в системе сакральных кастовых знаний и практические области ремесла, которые и отличали настоящего практика от рядового пустобреха. И практика заключалась в том, что, если компромат трудно достать, его всегда можно было создать искусственно.
В этом и состояла повседневная практика работы офицеров его управления. За это их и держали.
Только не все методы той работы теперь годились. Это раньше можно было сунуть во время обыска книжки Петра Григоренко и Александра Солженицына — положить на полку незаметно от понятых, и еще несколько купюр долларовых в книжку стихов Анны Ахматовой… А потом зови понятых да предъявляй обвинение!