Знакомое лицо (сборник)
Шрифт:
— Я и действительно получаю заочное образование, — сообщил Бергер.
— Значит, все хорошо. Садитесь! — приказал режиссер. — Я сейчас раскрою перед вами книгу...
— А Марья Ивановна? — обеспокоенно спросил Бергер.
— Что Марья Ивановна?
— Что будет делать сейчас Марья Ивановна? Я бы хотел, если вы не возражаете, чтобы она тоже получилась рядом со мной. Нам бы так хотелось, если в семейной обстановке...
Режиссер посмотрел на Марью Ивановну, стоявшую в дверях, и ему опять показалось, что он где-то когда-то
— Марью Ивановну мы еще раз снимем вместе с вами потом, — пообещал режиссер. — Вы вместе с ней будете резать сирень. Кстати, у вас прекрасная сирень. Я хотел бы получить в подарок букет.
— Пожалуйста! — сказала Марья Ивановна.
Илья Наматов снял Бергера за столом, потом у куста сирени, как и обещал, вместе с Марьей Ивановной. И на этом съемки закончились.
— Очень жаль, что у вас нет собаки, — вздохнул режиссер, вытирая цветным носовым платком обильный пот с лица и с волосатой груди под распахнутой украинской рубашкой. — Можно было сделать прекрасный кадр: вы ласкаете собаку. Мне вообще хотелось сделать такой лирический киноочерк «Инженер Бергер на заводе и у себя дома».
— Да я не инженер.
— Да, да, вы говорили. Но будете инженером?
— Наверно, буду, — сказал Бергер. — Но только вы не ошибитесь и не напишите, что я уже теперь инженер. Это будет неловко.
Теща уже успела накрыть на застекленной веранде завтрак, поставила на проволочную подставку большую сковородку с яичницей.
— Милости прошу покушать.
Илья Наматов накинул на спинку стула свой кофейного цвета пиджак и уселся во главе стола.
— Садись, Петя, — пригласил он помощника и похлопал ладонью по сиденью соседнего стула. — Им слава, — кивнул на тещу и Бергера, — а нам угощение.
В это время под окнами веранды захрустел песок. Наконец-то явилась запоздавшая Верочка. Красивая девушка в красивом, ярком платье, она шла, потряхивая пучком волос, туго стянутых на затылке.
— А это кто? — взглянул через стекло Наматов.
— Наша соседка, знакомая, — сказал Бергер.
— Жаль, что она раньше не пришла, — улыбнулся Наматов. — Мы бы и ее сняли.
— Я тоже так считал, что ее можно снять. Но вот видите, она опоздала, огорчился Бергер. И повернулся к Верочке. — Заходи, заходи, хотя и с опозданием.
Режиссер привстал из-за стола, протянул ей, как подарок, пухлую руку, произнес неизменное: «Илья Наматов, режиссер» — и снова грузно сел на плетеный стул.
Марья Ивановна принесла из кухни еще одну тарелку, нож и вилку. Верочка принужденно присела к столу.
На столе стояли коньяк и маленькие рюмочки для коньяка. Бергер заботливо наполнил рюмочки.
— Нет, вы уж разрешите, я сам, — взял у него из рук бутылку Наматов. Я из рюмочек не привык. Фронтовая привычка. Законные сто грамм. Отодвинул рюмочку, придвинул стакан, налил полстакана. — Выпью и больше не буду. Больше не требуется.
Выкатив маслянисто-черные
Сообразив это, Марья Ивановна снова ушла на кухню, чтобы изжарить еще сковородку яичницы, и добавить салата и подумать, что еще можно поставить на стол.
Вернувшись из кухни, она увидела, что режиссер, обещавший больше не пить, снова налил себе полстакана, и услышала его грустные слова:
— Вот так езжу по городам и селам, снимаю людей, прославляю людей. А уж про меня самого никто, наверно, никогда не напишет. Хотя жизнь моя — это, может быть, захватывающий кинофильм и роман с трагическими эпизодами...
Петя, помощник режиссера, тихий человек, придвинулся к Бергеру и прошептал на ухо:
— Вы ему больше не наливайте.
— А я и не наливаю, — шепотом же ответил Бергер. И, желая быть вежливым и гостеприимным, спросил вдруг замолчавшего режиссера: — Вы, что же, на фронте были?
— Я везде был, везде, — произнес Наматов. И в голосе его усилились грустные нотки. И глаза, большие, черно—маслянистые, чуть увлажнились. Не только на фронте, но и там, где, пожалуй, пострашнее фронта...
— Расскажите что-нибудь, — попросила Верочка, осмелев. И кокетливо взмахнула пучком волос на затылке.
А Бергер наклонился к Пете и спросил шепотом, кивнув на режиссера:
— Что же он может сделать, если еще выпьет?..
— Уснет, — сказал Петя. — Даю слово, уснет. Тут же...
— Ну, это ничего, — улыбнулся Бергер. — Это не страшно. Пусть в таком случае выпивает. Лишь бы не было скандала. У вас же с собой, как я понимаю, ценная аппаратура.
Наматов поднял стакан, поглядел на золотистого цвета напиток, раздумывая, и не выпил, а выплеснул его в широко открытый рот, будто у него пожар там, внутри.
— Мне не забыть один день моей жизни, вернее, одну ночь, — произнес он, еще не отдышавшись от выпитого и в упор глядя на Верочку. — Короче говоря, это было в тысяча девятьсот сорок втором году...
Марья Ивановна вдруг вспомнила, что у нее на плитке яичница, и ушла на кухню.
— Это было за Минском на железнодорожной магистрали, — продолжал Наматов тоном человека, уже не впервые рассказывающего эту историю. — Мне поручено было взорвать железнодорожную магистраль в трех пунктах. Естественно, что это было нелегкое дело. Вся Белоруссия и самый Минск были уже оккупированы немцами и было уже...
— Марья Ивановна, Марья Ивановна! — закричал Бергер и на возмущенный взгляд Наматова пояснил: — Мне хотелось бы, чтобы моя теща послушала...