Знакомство по объявлению: Рассказы и стихи о любви и не только…
Шрифт:
— Я дверь захлопну. Сюда никто не придет. Постучишь потом, — сказал Самойленко.
Когда Наталья пришла в себя, она вспомнила, что заходил Он. Вспомнила, как посмотрел. Вспомнила, что сказал. И, взглянув на часы, сообразила, что за эти полтора часа ее действительно никто не побеспокоил. Где пришлось кантоваться ее бедным сокабинетникам — лейтенанту Валере и инструктору по работе с семьями Светлане Семеновне, — было совершенно непонятно. Как за все это время в инструкторскую не заглянули ни моряки, которые должны были прийти на репетицию, ни Лариса —
Надо было привести себя в порядок и браться за работу. Сил не было. Нисколько. И даже постучать каблучком по полу: «та, та, та-та-та», как это было у них заведено (кабинет начальника находился этажом ниже, а ее стол стоял, по удивительному стечению обстоятельств, точно над Его столом), — она не смогла. Легче оказалось встать и подойти к телефону, стоящему на столе Валеры.
— Это я.
— Иду, — готовно откликнулся Он.
Наталья открыла кабинет, села за стол. Он, зайдя, снова остановился на пороге. Наталья сама подошла к нему и положила голову на плечо.
— Я люблю тебя. Очень, — сказала она севшим голосом.
— Миленькая моя, золотце, ну разве так можно?
— Отпусти меня домой. Ладно?
— Конечно. Только позвони.
Наталья, еле дойдя до дому, сразу легла. И уснула. Так всегда было с нею в детстве. После рыданий, уносящих силы, она сразу засыпала. Где угодно. За столом, положив голову рядом с тарелкой, на диване, свернувшись калачиком, а чаще — под стулом (был у нее лет до пяти такой друг, который можно было, разобрав, превратить в конструкцию «стул плюс стол на колесиках». А в собранном высоком состоянии стульчик образовывал под собою удобную нишу, где маленькая Наталья всегда отсиживалась, когда ее что-то в этой жизни не устраивало или обижало).
Проснувшись, она долго сидела на диване, не понимая, утро сейчас или вечер. Потом, сообразив и все вспомнив, позвонила Ему.
— Это я.
— Поспала?
Наталья удивилась. Кажется, она никогда не говорила Ему ничего о своей детской привычке. Но Он все знал про нее и так, без рассказов.
— Я знаю, за что люблю тебя. За то, что такие, как ты, давно уже не живут, — сказал Он.
С этой фразы начинался и дневник номер один, в котором Он подробно рассказывал о каждом дне, прожитом без нее. Одной общей тетради не хватило, и Он перешел на вторую — дневник номер два. Наталья начала читать первый. Она почти все помнила наизусть, поэтому не читала все подряд, а только выхватывала отдельные куски.
«Весь вечер думал о том, что плохо с тобой попрощался — молчал как пень, но я не мог сказать ни одного слова. Если б я открыл рот, то мои рыдания разнеслись бы по всем причалам».
«Наташенька, а ты ведь еще не в отпуске. Плывешь на теплоходе где-то по Кольскому заливу, где-то еще недалеко от меня. Сколько же дней впереди без тебя! Как выжить?»
«Доброе утро, Наташа! Сегодня постараюсь сильно-сильно работать. Хотя хочется сидеть и думать о тебе. О нас.
Вчера вечером болело сердце. Как ты там? Боже, но не бывает же таких хороших, как ты. Я тебя никому не отдам. Ты же моя. Правда, стрижик?»
«Сегодня как-то все плохо. Был в тылу — машину на ДОФ пока не обещают. Был у Фатиненко — матроса Лазарева нам не отдают, говорят, пусть служит где служит. Так что, боюсь, не заполучить нам этого певца и танцора. В ДОФе тоска. А как иначе может быть без тебя? Люблю. Люблю. Люблю».
«Пишу тебе сидя в «Машке»…»
«Машка» — это Его «жигуленок», который Он очень любит», — подумала Наталья с нежностью и к Нему, и к Его машине.
«…Мы с ней на причале. Том самом, откуда проводили тебя в отпуск. Когда же встречать?»
«Наташа, а может, нам Валеру повысить, в пропагандисты перевести? Иногда мне кажется, что мы его затюкали. В принципе, он парень неплохой. Подумаешь, с ошибками пишет, от этого не умирают. Ведь он иногда может сделать что-то хорошее и полезное. А в инструкторскую придет новый лейтенант, поющий, танцующий, умный и т. д. Нет! Нет, такого не надо, а то я очень ревную. Пусть уж лучше Валера остается на своем месте».
«Как всегда, начинаю день с разговора с тобой. Достаю из сейфа фотографию и долго смотрю в твои глаза. Самые красивые и самые умные глаза».
«Мне было грустно репетировать «Федота» без тебя. Иринина Маруся хуже, чем твоя (ха, а если бы лучше? а если бы я тебе об этом сказал — то что бы ты со мной сделала, когда приехала?!). Но спектакль снова прошел на «отлично». Перед началом все пропустили дважды по 50 грамм, а Валера-Федот — трижды. Завелись, как мотоциклы.
Слова врали, но врали красиво и попадали в рифму. Публика стояла на ушах. На Марусю не смотрел, потому что ус отклеивался четыре раза. Да и смотреть было неинтересно, сама понимаешь. Если б это была ты, Марусенькая моя самая распрекрасная.
Сейчас пойдем отметим успех мероприятия. По чуть-чуть. Ты ведь разрешаешь?»
«Дома вообще кошмар какой-то. Не разговаривает. На развод собирается подавать, если я не брошу самодеятельность. Говорит, начальник, а превратил себя в шута. Это ведь не то. И не так. Правда? Да я бы давно развелся, но дети… Хотя черт знает, что нравственнее: так жить ради детей или все-таки развестись. Ведь любви-то нет. Девчонки у меня хорошие. Ради них стоит жить. Но они же потом и спросят: «Отец, а как ты так жил?» Что ответишь?
Наташа, милая, ты прости, что я про семейное. Наверное, не надо бы. Но кому я еще скажу, золотце мое? Ты у меня одна. Я тебя никогда не разлюблю. Я себя знаю. Первый раз, понимаешь, первый раз в жизни — люблю. Помнишь наш разговор где-то в середине декабря? Это когда ты предлагала нам расстаться. Именно тогда я понял, что отнять тебя у меня сможет только конец света».
«Вечер добрый, это я. Один во всем ДОФе (кроме моряков и сторожа). Опять говорю с тобой. О чем? О работе, конечно.