Знакомство по объявлению: Рассказы и стихи о любви и не только…
Шрифт:
1. Моряков надо менять. Эти два оболтуса тупы и бездарны. Ты, как всегда, права.
2. С дискотекой что-то делать. Приедешь — займешься.
3. Трудовую дисциплину укрепить. Разболтались все.
4. Штатное расписание пересмотреть.
5. Под особый контроль взять работу инструкторской.
Как тебе программа? Утверждаешь? Наташка, ну нельзя же так долго отдыхать. Какой я дурак, что дал тебе отпуск. Приезжай, миленькая моя, я не могу без тебя больше».
«Боже мой, я слышал твой голос! Сказал все не так, как хотел. Но я же глупый дурак, как ты любишь говорить. Но зато я слышал тебя — это главное.
Сейчас собираю народ на совещание, надо делать умное лицо. А оно у меня — глупое и счастливое. Приезжай быстрее».
«Сегодня разговаривал с начфином. Зараза. Денег на ремонт не дает. Ни копейки. Как-то надо выкручиваться.
Сегодня — неделя, как ты уехала. А кажется, прошла вечность. От одной только мысли, что до встречи еще месяц, жить не хочется. Где бы пересидеть это время, чтобы никого не видеть и не слышать?
Ты приедешь из отпуска другая. Тебе хорошо с мужем. Ты любишь его больше, чем меня. Будет ли в тебе, другой, место для меня? Вот вопрос, от которого хочется биться головой о стенку. Прости».
«Приткнуться негде — сижу в библиотеке и пишу тебе. Из моего кабинета все вынесено, и там полным ходом идет ремонт. В инструкторской та же картина. Так что ваши ценные указания, Наталья Петровна, выполняются понемногу. Приедешь — будешь принимать работу».
«Милый стрижик, доброе утро! Чем ты сейчас занимаешься? Наверное, еще спишь? Я вот думаю, а ты захочешь читать эти мои каракули, когда приедешь? Знаешь, если бы я не писал все это — не выжил бы точно.
Сейчас снова напишу банальность: я тебя люблю. И еще одна «оригинальная» мысль: чем дальше, тем больше. Мы с «Машкой» были сегодня на нашем с тобой месте — на вертолетной площадке».
«Только что вернулся из политотдела. Вызывал Чернышов. Поговорили о концерте, о ДОФе вообще. А потом он спрашивает: «А какие у тебя отношения с инструктором твоим — Наталья Петровна ее, кажется, зовут?» Сказал, что хорошие, дружеские. А он тоже по-дружески меня предупредил. Сказал, что были сигналы. И он волнуется за сохранность семей. Я позволил себе ответить за тебя (ты же мне всегда об этом говоришь), что твоя семья крепка и разваливаться не собирается. Он сказал, что понимает, что все в жизни может быть, но до разводов доводить нельзя. Я с ним согласился.
Как тебе информация? Я сделал следующие выводы:
1. Люблю тебя очень-очень.
2. Разлюбить не смогу никогда.
3. Умру, если ты меня бросишь. Так и знай.
4. Я тебя никому не отдам.
Я огорчил тебя, миленький мой? Ну не переживай, это все пустяки. Это наши дофовские сплетницы не могут пережить. Их же никто так никогда не любил. Правда?»
Наталья читала-читала, а слышала только одно: «Я тебя никому не отдам». Не отдаст ли? И нужно ли ей, чтобы не отдавал? Сейчас, в этой жизни, ей больше всего хотелось на Север, в свою квартиру. Хотелось покоя. И чтобы все как раньше: счастливая семья, ожидание мужа из «автономки», покой и радость в доме.
Наталья положила тетрадь в пакет, бросила его на диван и вытянулась рядом, уставившись в потолок и сложив на груди руки, как покойница. Молодая, не очень красивая, но вполне симпатичная покойница. Ей захотелось развить в мыслях эту тему — тему ее похорон. Но сначала она решила вспомнить слово в слово все то, что Он сказал ей сегодня утром по телефону. Правда, и это не получилось. Телефонно-телеграфная тема была богаче и шире одного сегодняшнего разговора и развернулась во всей своей панорамности и значительности.
Когда она ждала переговоров с Ним, сердце каждый раз так ненормально колотилось, что было страшно. А когда раздавался пронзительный междугородный звонок, ноги неизменно отказывали, а затем рука с трубкой ходила ходуном, и ее приходилось придерживать другой. Каждый раз она боялась услышать: «Прости, я не могу, у меня нет сил уйти». Но со временем она перестала бояться именно этих слов, взамен пришел новый страх. Она ждала плохих новостей. Они каждый раз были — какие-то мелкие плохие новости. Но всегда было главное, что заставляло тут же забыть о них. Он кричал, боясь, что плохо слышно: «Я люблю тебя! Я тебя никому не отдам!» И после этих слов Наталья приходила в себя: начинала стирать, мыть, гладить. Хватало ее на полдня, не больше. Она очень уставала от физической работы. Интересно, как же можно исцелять таких душевнобольных, как она, с помощью (она где-то читала про это) трудотерапии? Но сразу же находился ответ: у нее совершенно особая болезнь (естественно, науке неизвестная), лечить которую можно только Его словами: «Я тебя никому не отдам».
Если этих слов она не успевала услышать из-за того, что их разъединяли, не предупредив, то через некоторое время ей звонили с телеграфа, интересовались, кто у телефона, и зачитывали с выражением: «РОДНАЯ МОЯ КАК ВСЕГДА НЕ УСПЕЛ СКАЗАТЬ САМОЕ ГЛАВНОЕ Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ МОЯ КОНОПУШЕЧКА И НИКОГДА НИКОМУ НЕ ОТДАМ СЛЫШИШЬ НИКОГДА НИКОМУ». Наталья благодарила и неизменно просила положить телеграмму в почтовый ящик, что не всегда нравилось доставщицам, и трубка телеграфного телефона в сердцах швырялась.
Да, с отделением связи у нее отношения особые. За эти два месяца, что она живет у мамы, скучать им, наверное, не приходилось. Телеграмм ведь хватало не только от Него, но и от мужа, который тоже пытался не отдать Наталью.
«Интересно, кто я для них?» — думала она о тех, кому протягивала заполненный бланк или от кого выслушивала по телефону текст очередного телеграфного послания. И однажды она увидела — кто она для них.
Звонок был резким. Но как-то не подумалось, что чужие. Равнодушно (как и все, что она делала, а больше не делала в дни, когда от Самойленко не было ни письма, ни звонка) пошла открывать. Заставили замереть глаза, смотрящие безжалостно через стекла старомодных очков. Разносчица была пожилая, с металлическим голосом, который был таковым скорее не от интонаций, а от верхнего ряда зубов: железных, хищных. Но это просматривалось на втором мысленном плане. А на первом — толпились буквы текста телеграммы, которую Наталья успела прочитать еще до того, как она попала в ее руки.
«ВО ИМЯ ВСЕГО ЧТО ТЕБЕ СВЯТО БУДЬ БЛАГОРАЗУМНА ОТКАЖИСЬ ОТ МОЕГО СЫНА НЕ СИРОТИ МОИХ ВНУЧАТ ЗАКЛИНАЮ СЛОВАМИ МАТЕРИ МАТЕРИНСКОЕ ПРОКЛЯТЬЕ СИЛЬНЕЕ ВАШЕЙ ЛЮБВИ».
Разносчица, для которой Наталья была разлучницей, а значит, б…, ненавидела ее не меньше, чем Его мать. И хищницей была не она, старая заслуженная работница отделения связи, а Наталья. Хотя у нее и не было таких железных зубов.
Вот тогда-то, казалось, все кончилось. Все решилось. Но прошло несколько часов, и Наталья, очнувшись, снова поняла, что это еще не конец.