Знамение змиево
Шрифт:
– «На аспида и василиска наступиша, и попереши льва и змия…» – подсказывала Марьица дрожащим, явно испуганным голосом, и голос Вояты повторявший за нею, звучал ненамного твёрже.
«Аспид и василиск» не остался глух к словам псалма. По мере того как Воята и Марьица читали, упырь всё больше проявлял беспокойство и нетерпение; он оперся в невидимую стену и теперь бился об неё всем раздутым телом, царапал незримую преграду. Трудно было верить, что она выдержит; Воята всем существом ощущал, что только произносимые им слова укрепляют эту стену. Замолчи он – она рухнет.
– Давай, Марьица, подсказывай! – воскликнул он, а сам принялся снова
– Господь просвещение мое и спаситель мой, кого убоюся? [20] – снова начала Марьица. – Господь защититель живота моего, от кого устрашуся?
При этих словах упырь сморщился, красная морда его наполнилась яростью. Он отошёл на несколько шагов, а потом резко бросил тушу вперёд, надеясь пробить стену с разгона. Воята дрогнул и отшатнулся, чуть не упал, на миг потерял упыря из вида. Его пронзил, как ледяное копье, ужас: а вдруг у того получилось? Вдруг он возникнет сейчас вот тут, вплотную?
20
Псалом 26.
Мигом Воята ощутил, как беспредельна ночная тьма, как огромен и безмолвен лес, как далеко отсюда до человеческого жилья. Да и жильё не очень-то помогло бы: сам видел, как этот гад ломился в избу прямо в самом Сумежье.
– Читай! – в ужасе взвизгнула Марьица.
Воята снова шагнул вперёд, торопясь увидеть, насколько упырь далеко. Тот оставался за чертой, но припал к ней всей тушей и яростно щёлкал зубами. Воята слышал это щёлканье и с трудом отгонял ощущение, как эти зубы впиваются в горло.
Эх, какое бы оружие! Копье-рогатину, с какой ходят на охоту. Попадись ему сейчас в руки, так бы и пырнул толстое брюхо упыря, полное крови!
– Читай, дубина! – опять закричала Марьица.
Но Воята не мог собраться с мыслями. Мельком вспомнился рассказ отца Касьяна: и он ходил сюда отчитывать упырей, и его предшественник, отец Ерон. Они тоже видели всё это. Они так же от страха забывали давно затверженные молитвы, и страх толкал их бежать отсюда – куда угодно, лишь бы подальше, лишь бы на несколько мгновений увеличить расстояние между собой и упырём…
Бежать нельзя, надо что-то делать. Но растерянность была словно пропасть, куда Воята неудержимо соскальзывал по крутому обрыву, и не мог зацепиться ни за одну стоящую мысль.
– Услыши, Господи, глас мой, имже воззвах: помилуй мя и услыши мя, – заговорил рядом чей-то новый голос.
Воята, даже не думая, что это, ухватился за подсказку, как утопающий за верёвку, и горячо заговорил:
– Помилуй мя и услыши мя…
– Тебе рече сердце мое, Господа взыщу…
– Тебе рече сердце мое, Господа взыщу…
– Тебе рече сердце мое, Господа взыщу… – оживившись, радостно подхватила Марьица.
Втроем – Воята и два бесплотных голоса у него над головой, – они дочли псалом до конца.
– Потерпи Господа, мужайся и да крепися сердце твое, и потерпи Господа! [21]
Даже красиво, успел мысленно отметить Воята – его молодой голос, другой мужской – потише и поглуше, и звонкий голос девчонки, полный ликования.
Едва прозвучали последние слова, как с упырём случилось нечто. Он присел, выпучил глаза, разинул пасть, раскинул руки. Глаза его погасли, морда почернела. Он вдруг разом стал
21
Окончание 26 псалма: «Надейся на Господа, мужайся, и да укрепляется сердце твое, и надейся на Господа».
Вскипела вонь, будто рядом вылили бочку протухшей крови – да так оно и было. И осталось только чёрное, влажно блестящее огромное пятно в трёх шагах перед костром.
– Вот так комар, пёс его в душу… – почти беззвучно прошептал Воята, не веря, что гада избыли.
Но тут же глаз уловил в стороне новое движение. Он повернул голову – к нему приближался второй упырь, тот, кого он застал уже в избе Меркушки. Он шёл крадучись, по-прежнему маленького роста, но выглядел ещё хуже. Тёмные мешки под огромными глазами навыкате стали ещё больше, вместо носа теперь зиял чёрный провал, брови исчезли, зато рот, огромный, красный и влажный, был открыт, и из него стекала кровь. Казалось, упырь переполнен ею, она не вмещается в его тщедушное тельце и вытекает, как из налитого через край кувшина. Кровь лилась изо рта на горло и грудь упыря, прокладывала красно-чёрную дорожку по его белой погребальной одежде – рубахе и портам.
– М-Марьица! – окликнул Воята.
Надо читать, но все затверженные с детства псалмы из памяти как ветром сдуло.
– Благословлю Господа на всякое время, выну хвала его во устех моих [22] … – послушно начала Марьица.
В её звонком голоске слышались и страх, и торжество, и гордость – она почувствовала себя могучим воином, первым из строя вступающим в бой.
– Благословлю Господа… – громче начал Воята повторять за нею.
А повторяя, думал: видно, то же опустошение памяти случалось и с другими; страх съел из головы всю науку, оставил бегство как единственное средство. И никто не подсказал… Как же подсобил ему Господь, послав Марьицу!
22
Псалом 33: «Благословлю Господа во всякое время; хвала Ему непрестанно в устах моих».
Маленький упырь был уже у круга, когда его настигли эти словесные стрелы. Остановившись, он замялся, потом сел наземь, опять вскочил. И вдруг… снял с себя голову, размахнулся и швырнул её в Вояту, будто шапку!
Воята отскочил, едва не упав и не обрушив свой довольно хлипкий навес. Марьица завизжала. Упыриная голова ударилась о невидимую стену и упала наземь. Глаза её по-прежнему смотрели на Вояту, зубы щёлкали. И только глухой, печальный мужской голос продолжал читать:
– Многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь…
– Многи скорби… праведным… – подхватил Воята, стоя на четвереньках и самому себе напоминая какую-то очень благочестивую овцу, если такие бывают. Он задыхался и никак не мог унять бешеное биение сердца. – Хранит Господь вся кости их, ни едина от них… сокрушится…
Ещё немного такого, подумалось ему, и своих костей не соберёшь. Воята с трудом встал на ноги, опираясь на кучу сушняка. Торопливо подбросил в огонь: угасающий свет прятал он него даже то, что находилось в трёх-четырёх шагах, а, как ни жутки были зрелища упыриных натисков, не видеть ничего было бы ещё хуже.