Знамение. Вторжение
Шрифт:
Старого мира больше нет. Он стерт с лица Земли. Но, бывает, что его призраки настигают меня, внезапно и без предупреждения. Как в этот самый момент…
Раннее утро… Судя по моим уже расцарапанным наручным часам, время — начало седьмого. Зябко и сыро. Мое не до конца восстановленное левое колено ноет и слегка пульсирует под ритм тяжело бьющегося сердца.
С моря дует прохладный и влажный бриз, который оставляет на облицовочных поверхностях жилого дома и корпусах оставленных автомобилей липкий слой испарины, кое-где собравшийся в мелкую капельную рябь.
Первые лучи утренней зари подергивают нижний край все еще черного предрассветного неба слабыми оттенками
Но пока все еще темно… и чувствую я себя в предрассветных сумерках в относительной безопасности. Я взволнован и собран. Будто туго натянутая гитарная струна. И от волнения по моей спине и по кончикам пальцев ног и рук проходит холодная дрожь, будто пощипывая электрическим током.
Да, призраки старого мира настигают меня. Как сейчас…, в виде знакомой мелодии классической музыкальной композиции. Она сотворяется из ниоткуда, начиная играть в моей голове, словно кто-то включил на play скрытый в моей черепной коробке музыкальный проигрыватель, заставив ощущать себя героем драматического фильма, к которому старательные звукорежиссеры продумали подходящее музыкальное сопровождение.
Это Ференц Лист… Вальс Мефистофеля…
Какого-то черта именно эта вещь, однажды мною где-то подслушанная, приходит ко мне «в гости» именно в этот момент? Вся — целиком и полностью. Неимоверно сложная, мрачная, трагичная и пугающая дьявольской виртуозностью. Придуманная человеком, который, вероятно, был не вполне психически здоров, если позволил столь безумным нотам излиться на бумагу…. И давно нет более возможности прослушать гениальные мотивы снова. Однако моя коварная память работает хоть и выборочно, но все же исправно, вынимая воспоминания из темных, казалось бы полузабытых чертогов, и теперь проигрывая нужные мотивы четко и на полной гребаной громкости.
Дерганые, рваные, почти диссонирующие ноты мелко стучат. Крохотными чертятами они будто прыгают вверх по препятствию, забираются выше, цепляются ловкими ножками и ручками, но стоит мелодии добраться до пика верхних частот, как они сваливаются вниз, чтобы после отряхнуться и начать путь заново.
Безумное тревожное крещендо изнывает в виртуозном демоническом танце, но… после перетекает в изумительные мелодичные переливы, которые безупречно кружатся и закручиваются, поражая изысканностью и красотой. Однако следующие ноты безжалостно обрушивают прекрасные структуры и зловещая тьма вновь выходит на передний план, напоминая кто в доме хозяин.
Быстрые пальцы музыканта стремительно носятся по роялю с умопомрачительной скоростью, поражая сверхвозможностью пианиста, порождая звуки, которые напоминают раскаленную лаву, которая брызжет и пузыриться, обжигая вулканическим жаром.
После того, как мелодия достигает вершины, она вдруг обрывается, темп снижается и устало плывет, похожая на широкую и сильную реку, текущую по равнине. Тонкие и высокие ноты, будто изредка тянущие вверх руки просящих о помощи утопающих, дают понять, что впереди будут снова пороги и страшнейший водопад, который разрушит все живое, чтобы бы ни находилось в водах реки.
Ноты тянутся и изнывают, изматывая нервы и заставляя дрожать в треморе тревожного ожидания.
И… разрядка наступает!
Сначала тягучие воды ускоряются, затягивая потоки в вихри и водовороты.
А потом… с треском обрушивается вниз…
Вальс Мефистофеля…
Название в полной мере соответствует самой композиции…
Мне не по себе от этой возникшей в моей голове мелодии. Пусть она заглохнет и больше никогда не появляется снова…
В моей руке — ружье. От него до сих пор пахнет порохом и гарью от недавно сделанного выстрела. И этот резкий и настойчивый запах мне нравится. Он придает мне уверенности. Именно так, как когда-то мне понравился прокуренный дух предбанника перед мужским туалетом. В советском кинотеатре, где я оказался вместе с отцом во время перерыва между сериями. Я, крохотный дошкольник, стоял рядом с гигантом — отцом, который деловито дымил папиросой и, щурясь, поглядывал на меня сверху вниз. А я чувствовал себя важным, причастным к чему-то взрослому, надолго запомнив этот грубый запах табака, казавшийся мне по-настоящему мужским. Много лет спустя, это давнее детское воспоминание, одно из немногих, связанные с отцом, вероятно сказалось на моем болезненном пристрастии к курению, от которого я до сих пор тщетно пытаюсь избавиться…
Как бы то ни было, в компании прогорклого аромата жженого пороха я ощущая себя сильным…
— К черту все…, - бормочу я себе под нос, отгоняя липнущие, мешающие сосредоточиться на текущем моменте, невпопад подсунутые мне мелодию и воспоминания, будто избавляясь от назойливого роя мошкары, преследующего рыбака летним вечером у берега степной реки.
Во второй руке я сжимаю в кармане пластиковый брелок от нашего внедорожника. Мой заветный ключ, который может открыть нужную дверь, за которой кроется долгожданный выход из затруднительного положения, в котором мы находились.
Мой путь лежит по узкой забетонированной тропинке между сплошной стеной и вереницей припаркованных автомобилей. Вдоль внешней стороны здания. Здания, которое я когда-то называл домом, а теперь — кажущееся чужим и враждебным. С темными пробоинами пустых окон. С опасностью, прячущейся в темноте салона каждого автомобиля.
По наработанной привычке, я добросовестно сканирую округу на предмет угроз, но при этом мой взгляд мастерски пропускает пару темнеющих куч на асфальте, а также неправильные силуэты, повисшие на защитных сетчатых козырьках над головой.
Мне нужно двигаться вперед. Вперед и только вперед. Сконцентрировавшись на цели, я пообещал себе больше не делать ошибок, которые я натворил в первую вылазку из магазина, замешкавшись и задержавшись тогда без нужды, и в итоге нарвавшись на проблемы.
Солнце все еще за горизонтом и очередная сцена моего личного фильма ужасов все еще темна, заполнена едва виднеющимися силуэтами и озвучена лишь вязкой тревожной тишиной.
Моя цель — автомобильная парковка, расположенная на противоположной стороне жилого комплекса. А именно — узкий тупиковый закуток шириной на две машины, между старой котельной и торцом здания, сразу под окнами покинутой нами ранее квартиры. Там, где месяц с лишним назад я в последний раз оставил свой красивый серебристый паркетный внедорожник. Мою японскую ласточку, купленную «в масле» восемь лет назад в автосалоне, потратив все имеющиеся на тот момент сбережения, и закрыв тем самым подростковый гештальт, а потом пожалев о допущенной непрактичности.