Знамение
Шрифт:
— Я была как собака, охотившаяся на белку, — сказала она, — и кусавшая дерево, на котором та укрылась, прыгая с ветки на ветку.
Он ничего не ответил, но по выражению его лица она видела, что он обдумывает ее слова.
— Эльвир хотел быть последним из тех, кто жаждет мести, — продолжала она.
Она никогда раньше всерьез не говорила с ним об Эльвире. И теперь она рассказала ему о смерти Эльвира.
Пока она рассказывала, он притянул ее к себе, и для нее было облегчением чувствовать его тепло.
И когда она замолчала и он, не говоря ни слова, прижал ее к себе еще сильнее, она поняла, что его объятия — единственное для нее убежище в этом мире.
Она думала раньше, что не нуждается в нем; он был не таким, каким, по ее мнению, должен был быть. Она думала, что может управлять и им, и собой. И все-таки он был с ней все это время, всегда готовый утешить и защитить ее. И только теперь, когда игра была закончена и она проиграла, она поняла, что нуждается в его помощи.
— О чем ты вздыхаешь?
Сигрид вздрогнула; она сама не заметила, что вздохнула.
— Может быть, я не понимаю и саму себя, — сказала она.
— Во многом бывает трудно разобраться, — сказал он и замолчал.
Он не имел обыкновения тратить время на пустые размышления.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
Но он не ответил, а только спросил:
— Ты по-прежнему ненавидишь короля Олава?
— Невозможно ненавидеть умершего, — ответила она.
— Возможно, ты права… Ты восприняла это не так, как я ожидал, — вырвалось у него.
— А что ты ожидал?
— Что ты начнешь расспрашивать меня о смерти конунга. И я подумал, что мне не захочется рассказывать тебе больше, чем я сказал об этом в зале.
— Мне достаточно знать что он мертв. Мне вовсе не обязательно слышать о том, как происходила агония.
— Теперь я понимаю, в чем дело, — сказал он. — И у меня возникает желание рассказать тебе о том, о чем я не собирался рассказывать.
— Случилось что-нибудь необычное? — спросила Сигрид. Она достаточно насмотрелась уже на кровь и раны, и у нее не было желания выслушивать подробное описание схватки.
— Да, — сказал он. — Несмотря на то, что король Олав погиб в сражении, он не проиграл борьбу.
— Как это могло получиться? — с невесть откуда взявшимся любопытством спросила Сигрид.
— Я был совсем близко от короля, когда он был ранен в ногу, — начал Кальв. — Рана была не опасной, она была куда меньше теперешней моей.
Указав на свою ногу, он продолжал:
— Насколько я понимаю, у него не было причин прекращать битву, да и слабым он никогда не был. Но внезапно он остановился и обратил лицо к небу, словно забыв о кипящем вокруг него сражении. Глядя на него, я и сам чуть не забыл о битве, и мне с трудом удалось уклониться от удара меча и навеки усмирить того, кто пытался это сделать. И когда я снова посмотрел на короля, он стоял, прислонившись к камню. Отбросив далеко в сторону меч, он сложил в молитве руки.
Лицо его сияло. Я мог бы зарубить его на месте, но у меня рука не поднималась убить его, хотя дело здесь касалось и моей жизни.
— И тогда Турир проткнул его копьем?
— Да. Но я был слишком занят тогда обороной, чтобы разобраться в случившемся.
Сигрид ничего не сказала. Если бы раньше Кальв сказал ей, что не захотел убивать короля, как это подобало ему в сражении, она назвала бы его трусом.
— Не знаю, мог бы я убить его, если бы Турир не сделал этого, — сказал Кальв. — Он отпустил ее, сел на постели, уставился в темноту. — Он ведь оставил меня в живых, когда я был в его руках… Это было на него так непохоже, — задумчиво добавил он. — Во время сражения вдруг стало темно. Казалось, что надвигается ураган, но ни одной капли дождя не упало на землю.
— А здесь был дождь, — сказала Сигрид.
— Значит, это было обычное ненастье, — с облегчением произнес Кальв. — Многие были напуганы во время сражения, думая, что это знамение.
— Интересно, где теперь Турир, — немного помолчав, спросила Сигрид. — Я-то надеялась, что он заглянет сюда, прежде чем отправиться на север.
— Если бы он собирался это сделать, он бы уже был здесь.
— Финн Харальдссон вышел невредимым из битвы?
— Думаю, что да. Он сам снаряжал свой корабль обратно.
— Значит, из наших близких погиб только Гутторм.
— Я потерял Колбьерна, моего брата, — тихо произнес Кальв. Из его горла вырвался приглушенный всхлип.
Сигрид вспомнила, как ему не хотелось сражаться со своими братьями; она догадывалась, что он считает себя виновным в смерти Колбьерна.
Она притянула его к себе, спрятала его лицо у себя на груди. Она не знала сама, какие чувства испытывает к нему: сострадание, сочувствие или что-то вроде любви. Она понимала только, что должна помочь ему. И теперь уже речь не шла о том, был ли он слабее или сильнее ее, был ли он для нее тем, кем был для нее Эльвир. Достаточно было того, что он был самим собой.
И когда напряжение его ослабло и он стал отвечать на ее ласки, она заплакала, понимая, что ее грех всегда будет разделять их.
Турир Собака не мог отправиться на север, не погостив в Эгга. Он прибыл через два дня после приезда Кальва; он объяснил, что был в Инндалене, где следил за тем, чтобы во время бегства в Свейю королевская дружина не занималась грабежами и поджогами.
Финн Арнисон не скрывал своего мнения по поводу приезда Турира, но тот не обращал внимания на его ругань. Сразу после приезда Турир отправился в Стейнкьер, чтобы переговорить со священником Энундом.
Энунда дома не оказалось; Турир ждал его до самого вечера. И когда священник пришел, они вместе отправились в Эгга.
Когда они пришли, в зале было полно народа, и Энунду освободили место возле хозяйского стула; Турир сел рядом со священником.
Сигрид удивилась, увидев их вместе, но, судя по выражению лица Энунда, произошло нечто необычное. Сделав полагающийся гостям глоток пива, Энунд обратился к Кальву:
— Ты знаешь, что Турир был ранен в руку во время сражения?
— Я видел у него на руке кровь, — сказал Кальв. — А что?