Знамя на холме (Командир дивизии)
Шрифт:
— Вот оно что!..
Последний житель, один на всю деревню, — с непонятным оживлением пояснил телефонист Белкин, румяный, пухлый, с редкими жесткими усиками.
— Здорово, хозяин! Чего ж у дверей притулился? — спросил Богданов.
Мальчик молчал, понурив светлую грязноватую голову. Руки его были чуть согнуты в локтях; пальцы стиснуты в темные кулачки.
— Выходи знакомиться, — предложил комдив.
Мальчик послушно вышел на середину и остановился, не поднимая головы.
— Что невеселый? — спросил Богданов.
— Отвечай полковнику, хозяин! — закричал
— Выходит, брат, ты не обрадовался нам, — поддразнивая мальчика, сказал Богданов.
Мальчик метнул взгляд в сторону двери, но не произнес ни слова. Полковник шагнул к нему, взял за подбородок, и тот неохотно поднял кверху лицо. Но и теперь серые под крутым лбом глаза косили в сторону, избегая встречи с другими глазами.
— Как звать-то? — ласково спросил полковник.
— Степаном, — негромко, словно через силу произнес мальчик.
— А мать где?
Степан снова ничего не ответил и только шевельнул головой, пытаясь вырваться из сильных пальцев.
— Убили его мать, — громко сказал Белкин.
Богданов выпустил подбородок Степана и строго посмотрел на телефониста:
— Немцы?
— Фрицы, товарищ полковник! Как мы вошли сюда, женщина на полу лежала… вот где вы стоите, — бойко доложил Белкин.
— Да-а, — протянул Богданов, чувствуя неловкость оттого, что, по неведению, разговаривал с сиротой не так, быть может, как следовало.
— Держись, хозяин, — сказал комдив. Он поискал других слов, чтобы полнее выразить сочувствие, но ничего не нашел. — Покормили хлопца? — подумав, спросил он и, получив утвердительный ответ, прошел во вторую комнату.
Там за столом сидели начальник штаба подполковник Веснин и майор Столетов, начальник разведки. Командиры встали, и Богданов замахал рукой, предлагая им сидеть. Он скинул полушубок, бросил на кушетку у стены и подошел к столу.
— Изучаете, Александр Аркадьевич! — сказал комдив, глядя на разостланную перед Весниным карту.
Керосиновая лампа с абажуром, свисавшая с потолка, была низко опущена. В конусе света пестрели на глянцовитой бумаге зеленые, коричневые, голубоватые пятна лесов, болот, возвышенностей.
— Обстановка в общем ясна, — проговорил Веснин. — Все очень напоминает условия, в которых мы наступали под Барсуками…
Немолодое узкое лицо подполковника наполовину было скрыто тенью, падавшей от абажура, и Богданов хорошо видел только плоский выбритый подбородок да полу седые щеточки над тонкими губами.
— Пожалуй, — согласился полковник. — Скучать нам не придется…
Вошел Зуев, сопровождаемый Синицыным, в руках которого позвякивали кружки. Адъютант освободил от бумаг половину стола. Ожидая, когда подадут ужин, Богданов прошелся по комнате, с интересом рассматривая ее. Небольшая, оклеенная обоями, затененная в углах, она выглядела по-домашнему приветливо. У стены стоял комод, темный от старости. В простенке между занавешенными окошками висела литографированная картинка, изображавшая взволнованное море и корабль, несущийся под парусами. Ниже были прикреплены многочисленные тусклые фотографии; в центре их висел в березовой рамочке небольшой портрет молодой, гладко причесанной женщины с серьезным лицом. Полковник остановился перед ним. «Да ведь это мать нашего хозяина, — догадался он, заметив у женщины сходство с мальчиком. — Хорошее лицо», подумал Богданов с сожалением и тут же, как бы оправдываясь, мысленно проговорил: «Я этой деревни немцам не отдавал, я ее взял у немцев».
Ужин подходил к концу, когда на КП Богданова приехал командующий армией. Присев за стол, грузный пятидесятилетний человек протирал стекла очков, слушая полковника. На крупном лице с мясистым носом, большими губами, тяжелым подбородком мигали близорукие, как будто удивленные глаза. Надев очки, командарм поднял голову и обвел взглядом людей. Глаза за стеклами смотрели теперь внимательно и холодновато, не меняясь и не теплея от шутки.
— Еду из штаба фронта, по дороге решил заглянуть к тебе, погреться, — проговорил командарм, как бы пропустив мимо ушей донесение о ночном марше. — А ты и чаем не угостишь.
— Сейчас подадут горячий, товарищ генерал-лейтенант, — ответил полковник, подумав о том, что у командарма должны быть более основательные причины для ночного визита.
Генерал окинул взглядом стол, сдвинутые в сторону тарелки, большую, наполовину опустошенную сковородку с жареной колбасой, бутылку из-под коньяка, эмалированные кружки…
— Бедно живете, товарищи командиры! Скатерти даже нет — стол покрыть, — произнес он насмешливо.
— Сейчас добудем, — сказал Богданов.
— Для меня добудете, а сами как, же? Вы вот коньяк из кружек пьете… Это же не полагается… — Лицо генерала сложилось в лукавую улыбку, один глаз почти закрылся, но другой зорко наблюдал окружающее. — Это ж напиток, а не квас.
— Не обзавелись еще инвентарем, товарищ генерал-лейтенант, — оправдывался Богданов. Он тщетно пытался понять, ради чего именно командующий посетил его КП.
— Пора уже… — Полные щеки генерала дрогнули, как от сдерживаемого смеха. — Заехал я тут недавно к одному полковому комиссару… Стали укладываться на ночь — смотрю, мой хозяин, как был в валенках, в ремнях, повалился на лавку, вещевой мешок под голову сует. «Ты и дома так?» спрашиваю. «Нет, — отвечает, — дома я раздеваюсь…» — «Ну а здесь ты разве не дома?» говорю. И добро бы условия ему не позволяли. А то сидит во втором эшелоне…
Генерал напился чаю, но закусывать не стал и от коньяка отказался.
— Медики не велели… Убери, Богданов, с глаз бутылку, а то сердиться начну… Тебе же хуже будет. — И генерал хитровато сощурился. — Так вот, товарищи командиры, на дворе у нас февраль тысяча девятьсот сорок второго года… Воюем мы пока недолго, собственно начинаем воевать. Немцы еще в Вязьме, и, стало быть, устраиваться на войне надо нам не на один год… Основательно устраиваться надо, удобно… А вы, я вижу, как на вокзале себя чувствуете, на временном положении, так сказать… Вам жить здесь придется…