Знамя на холме (Командир дивизии)
Шрифт:
Богданов открыл глаза. Он ехал лесом. Узкие тропинки вились среди прямых стволов, и на снегу, потревоженном многими проходившими здесь людьми, валялись обломанные ветки.
Впереди, в верхушках заснеженных сосен, поблескивало янтарное пламя. Приблизившись, Богданов увидел, что горит высокая деревянная дача; бесшумный огонь слабо колебался в окнах верхнего этажа, освещенных будто для праздника. Перед фасадом на лиловом снегу кучками лежали солдаты, как после кровопролитного боя. Некоторые прижимали винтовки к телу, другие держали их в откинутых обессиленных руках.
— Что это? — громко спросил полковник и, не дождавшись ответа, повернулся к Зуеву.
Адъютант спал, склонив голову набок, на меховой воротник. Полковник вышел из санок и подошел к офицеру, лежавшему у самой дороги, в нескольких шагах от бойцов. Глаза лейтенанта были полузакрыты, и закатившиеся белки светились из-под ресниц. Наклонившись, Богданов понял, что человек спит. Обмороженные губы шевелились, и полковник услышал негромкое бормотанье. Он не понял слов, но лицо спящего все время менялось — хмурилось или морщилось, как от боли.
Полковник выпрямился и посмотрел вокруг. Что-то, затрещав, обвалилось в горящем доме, и густой дым повалил наружу. Два солдата, сидя на поваленном дереве, ели из котелка, не обращая внимания на огонь. Комдив позвал их, и бойцы, отставив котелок, медленно подошли. Халаты на обоих были испачканы, местами порваны; лица казались в сумерках одинаково черными. Бойцы доложили, что этой ночью их вывели из многодневного боя. Они переселились на снег, когда случайная мина подожгла дачу, в которой расположился взвод. «Хорошо, что хватило сил уйти», подумал комдив. Он постоял несколько секунд, чувствуя себя так, словно во всей дивизии бодрствует сейчас только он да эти два спотыкающихся от усталости солдата.
Хлопья черной копоти летали в воздухе и опускались на снег. Полковник с усилием стряхнул оцепенение, овладевшее им.
— Какого полка? — спросил Богданов у солдат.
— Тринадцатого, — глухим, низким голосом ответил один из бойцов.
— Как? — переспросил Богданов, словно плохо расслышал ответ.
— Тринадцатого, — повторил красноармеец, — майора Белозуба.
«Почему же они здесь? — подумал полковник с удивлением и смутной тревогой. — Белозуб атакует на правом фланге. Почему же он так далеко отвел своих людей?».
— Товарищ полковник, нам бы артиллерии побольше, — заговорил второй солдат, — иначе фрица не достать… Садит из пулеметов — не подойдешь…
— Разбудите командира! — крикнул Богданов.
Он ждал несколько минут, пока подошел вывалянный в снегу темнолицый, как и его солдаты, командир роты. Еще не проснувшись окончательно, лейтенант плохо, видимо, соображал, чего от него хотят.
— По чьему приказу отошли? — спросил полковник.
— По приказу майора Белозуба, — помолчав, с натугой ответил лейтенант.
— Вы что, в резерв поставлены?
Лейтенант задумался и вдруг обеими руками, красными от мороза, начал ожесточенно растирать лицо.
— Виноват, товарищ полковник, я не понимаю вас, — пробормотал он.
«На Белозуба во всяком случае можно положиться, — подумал комдив, успокаивая себя. — Майор скорее погибнет сам, чем уйдет с рубежа… Все же надо с ним немедленно связаться…».
Богданов снова окинул взглядом спящих солдат. «Обморозятся еще, лежа вот так, на снегу», мысленно сказал себе комдив. Борясь с жалостью к бойцам, он приказал разбудить их. Потом быстро пошел, сел в санки и оглянулся. Малиновый лоскут огня выбился из-под крыши и, колыхаясь, устремился кверху.
Санки миновали лес и, перевалив через невысокий холм, понеслись по отлогому склону. Впереди показалась деревня, и предоставленные комдиву тридцать минут одиночества кончились. Ничего нового не открылось ему в изученной до мелочи боевой ситуации, простой и почему-то неразрешимой. Он вспомнил, что командарм, недавно опять посетивший дивизию, был сух, суров и снова категорически потребовал выхода на шоссе. Как бы оправдываясь перед генералом, Богданов подумал: «Я сделал все, что было в моих силах. Лучше я сделать не могу…».
Санки въехали в деревню, и он заторопился вспомнить что-то еще, быть может самое важное. «Выспаться бы мне…», беззвучно проговорил Богданов и рукой в меховой варежке потер переносицу, словно это помогало обрести ясность мысли.
Возле большой избы с крытым крылечком Маслов остановил коня. Из розвальней, стоявших во дворе, высаживались, громко разговаривая, командиры. Увидев полковника, они замолчали. Майор Столетов вытянулся, козырнул и торопливо пошел навстречу. Офицеры отдали честь. В глазах у некоторых появилось выражение мгновенной готовности, другие казались нарочито бесстрастными. И на изменившихся лицах всех людей было написано ожидание, относившееся и к самому Богданову и к тому, что должно последовать за его приездом. Событие, бывшее в мыслях у каждого, как будто сразу приблизилось и сейчас же, вместе с появлением комдива, должно было устремиться дальше, увлекая за собой всех.
Богданов ответил на приветствия и, разминая ноги, потоптался около санок.
— Горит конь, Егор, — сказал комдив.
Опустив голову, лошадь смотрела на людей немигающим влажным глазом. От намокшей шерсти исходило пахучее тепло. Маслов провел ладонью по твердой шее коня, и хмурое лицо кучера смягчилось.
— За полчаса добежала, товарищ полковник, — сказал он с тем оттенком фамильярной независимости в голосе, который свойственен всем возницам и шоферам.
— Смотри, простудишь Султана, — сказал комдив.
— Как можно! — ответил Маслов, довольный вниманием, оказанным его лошади.
Полковник зашагал в избу, и Столетов пошел рядом, докладывая на ходу:
— Только что вернулся Михалев с разведчиками. Двадцать часов пролежали в засаде… Языка взять не удалось…
Майор говорил с поспешностью, выдававшей опасение не быть дослушанным до конца.
— Как Подласкин? — перебил Столетова комдив. — Ничего нового?
— Ничего, товарищ полковник, — огорченно ответил Столетов.
«Когда это случилось?», подумал комдив. Подсчитав время, он удивился: шли третьи сутки как связь с капитаном Подласкиным была прервана, а казалось — это произошло вчера. Богданов задержался на крыльце и сверху посмотрел на майора.