Знамя Победы
Шрифт:
А потому в честь моего тридцатипятилетия или по совпадению с ним дали мне путевку на один из местных курортов. Раньше на курортах я никогда не бывал, а поэтому и по собственному желанию, и по настоянию жены от путевки не отказался.
…Курорт мне понравился. Лес вокруг. Речка. Небольшая, но чистая. Встретили нас, отдыхающих, хорошо. Накормили. По комнатам разместили. Комнаты каждая на два-три человека. Уютные. У каждой кровати тумбочка. На тумбочках в вазочках цветы. Красивые. Правда, бумажные.
Поселили меня с фронтовиком. О том, что он, сосед
Познакомились. Сергей Сергеевич оказался мужиком хорошим, спокойным, без зазнайства. Меня он сразу стал Сынком называть:
– Бери, Сынок, вон ту кровать, у окна. Молодые спят крепко. А я луну, то есть лунный свет, плохо переношу. Сны всякие сразу начинают сниться. Война снится…
…Пара дней ушла на обустройство, на привыкание. И разговоры наши с Сергеем Сергеевичем об этом самом обустройстве, привыкании. Меню обсуждали. На речку глянуть сходили. Процедуры врачебные прошли. В охотку, в новинку пять раз в день к колонке с минералкой ходили, хотя нам врачи злоупотреблять минералкой не рекомендовали.
О войне, о наградах Сергея Сергеевича – ни слова. В то время, мне кажется, все мы – и фронтовики, и тыловики, и их дети – о войне говорили, вспоминали редко. Даже реже, чем сейчас. Почему? Да, наверное, потому, что люди от нее еще не оттаяли, не отошли, как у нас говорят. Каждого навылет пробила она. В каждой семье черным клубочком в темном уголке затаилась… Шевельни – разбуди – выползет – укусит. Прямо в сердце укусит. Каждая вторая баба – вдова. Каждый второй пацан, каждая вторая девчонка – сирота, безотцовщина. Фронтовики же, что с войны живыми пришли, тоже молчали. Как-то виновато молчали, словно стыдились перед вдовами, сиротами за то, что снаряды, пули, бомбы их миновали, не дали рядом с друзьями-товарищами погибшими в землю лечь…
В село наше в те годы кино два раза в месяц привозили. Привезут – праздник. Все, у кого ноги дрыгаются, в клуб бегут, ползут. О чем кино? Никого не интересовало. Про автопробег какой-нибудь по пескам Средней Азии – пойдет! Про любовь – на ура! И про войну, особенно для пацанов, – хоть три раза подряд показывай – ни есть ни пить не будут… А фронтовики узнают – кино про войну, – в сторону клуба шага не сделают: «Вранье там одно…» Теперь же я думаю: не вранье о войне увидеть они не хотели, войну увидеть, вспомнить боялись. За сердца свои боялись – не выдержат…
…На третий или четвертый день мы с Сергеем Сергеевичем по предписанию врачей пошли принимать радоновые ванны. В большом светлом зале пол и стены сверкали мраморной отделкой. От мрамора веяло холодом. Мы быстро разделись и спустились в ванны.
Я взглянул на Сергея Сергеевича. Взглянул мельком и… не мог отвести взгляд. Всю широкую грудь фронтовика, не знаю как сказать, то ли украшал, то ли устрашал огромный, состоящий из сплошного ярко-розового шрама, якорь.
Якорей-наколок я видел великое множество. Видел в детстве. Вижу и поныне. Стоит оказаться где-нибудь на пляже, в бассейне – и обязательно встретишь «лихого моремана» с якорем на плече, а то и на груди. Размером от пятикопеечной монетки до шапки-ушанки. Видел якоря синие, голубые, черные…
– Что, Сынок, мой якорек рассматриваешь… Не видел такую наколочку?
– Не, – только и выдохнул я. – Что это?
– Ладно, расскажу как-нибудь. Фашисты украсили… О таких украшениях знать и помнить надо…
…Перед ужином мы, как и в предыдущие дни, сходили к колонке с минеральной водой. Но воду пить не стали. Над нами плыли низкие тяжелые тучи. От реки веяло сырым холодом. Где-то, пока еще далеко за лесом, басовито, почти без перерывов погромыхивал гром.
У колонки, поеживаясь и сутулясь, как будто от ветра, хотя не было на него даже намека, а, наоборот, словно застоявшийся воздух казался липким и густым, стояли несколько женщин, рьяных исполнительниц докторских предписаний и рекомендаций. В руках некоторых из них уже были стаканы и кружки с водой. Время от времени женщины подносили их к губам с таким выражением на лицах, словно им приходилось насильно вливать в себя какое-то горькое лекарство, отказаться от которого было нельзя.
На наше «здравствуйте» ответила лишь одна. Остальные кивнули головами и отвернулись в сторону ворчащего грома.
– Пойдем-ка лучше домой. Со всех сторон водой тянет. Того и гляди за шиворот хлынет. – Сергей Сергеевич тронул меня за локоть. – Хотя, если хочешь, попей. Я подожду.
– Нет, нет. Вы правы, Сергей Сергеевич. Надо спешить.
– Надо спешить! – почти в один голос воскликнули, словно очнувшись от дремы, женщины, и мы быстро пошли к своему корпусу. Последние метры мы уже не шли – бежали. Однако укрыться от дождя не успели. Его густые, отвесные струи в одно мгновенье омыли нас с ног до головы.
Женщины, визжа, смеясь и отряхаясь, разошлись по своим комнатам.
Войдя в свой номер, мы с Сергеем Сергеевичем разулись и, пятная пол мокрыми носками, стали переодеваться.
– Слушай, Сынок, еще тогда, при первом знакомстве, мы имена друг друга узнали. Фамилии у нас тоже простые, запоминающиеся: ты – Иванов, я – Осипов. Имена – проще некуда. Я – Сергей, ты – Андрей. У меня, кстати, сына Андреем звать. Ну а больше я о тебе ничего не знаю. Где живешь? Где работаешь? Холостой? Женатый? Рыбак? Охотник?
– …Село большое… Когда-то, до революции, казацкой станицей было. Колхоз славился. Председатель звание Героя Социалистического Труда получил. Заслуженно. Пятнадцать тысяч овец хозяйство имело. Урожаи стабильные получали…
Я техникум сельскохозяйственный окончил, в армию призвали. Служил танкистом. Демобилизовался. Женился. Жена – учительница. Первоклашек до четвертого учит. Дочку имеем. Сейчас в ДЭУ работаю. Дороги, мосты ремонтируем.
Рыбачить люблю. Карасятник заядлый. Охотиться не приходилось. Ружье в руки не беру. Да и на кого охотиться – всех живулек браконьеры повыбили.