Знамя Журнал 6 (2008)
Шрифт:
Марина Воронина
Хорошо там, где нас нет
“Я не знал перед моей поездкой за границу, которая так была для меня несчастлива, - что мне было лучше оставаться дома. … И все-таки я поехал. Дело в том, что судьба нас всегда наказывает и так, и немножко не так, как мы ожидали, и это “немножко” нам служит настоящим уроком. Я вернусь в Россию сильно потрясенный и побитый, но надеюсь, по крайней мере, что на этот раз урок не пропадет даром…”
Иван Тургенев
– Все удовольствие - шестьсот баксов! Да где и когда я за копейки столько бы получила!
– Одно утешение.… Нет, это катастрофа. Что делать думаешь?
– В себя
– Что понимать! Ты там чуть не сдохла, сама признавалась. Или врала, как всегда?
– Господи!..
– Дура. Сердце у меня, конечно, радуется - тебя видя, а душа плачет. Что над собой сотворила…
– Да уж, всем сплошное веселье теперь. Одни радуются, другие смеются: Ксенина вернулась!
Что ценнее: опыт или впечатления? Применительно к загранице, я имею в виду. Я и сейчас этого не знаю. Вот слушаю Анну, вернувшуюся из Турции, - ах! ох! отдохнула, женщиной себя почувствовала! вот что значит заграница! Потом смотрит на меня и осекается: не разбередить бы рану.… Какую рану, Анечка! Как объяснить, что все чешские неприятности - поскольку закончились - это часть моей бесценной жизни. Наука - бесспорно. Жизнь, она такая - учит и учит…
Я еще в Москве знала, что будут сплошные приключения. Те, которые на свою задницу. Все же об экстриме как-то не думалось. Признаю, в сорок три года надо соображать, куда лезешь. Не девочка. Здоровье не то. Воспитание. Правильно моя сестра говорит.
Родина моя… Однажды я предала тебя. Не каждый решится на подобный шаг. То был эксперимент нечаянный. Теперь я - враг. Прости. Отчаянный я совершила акт. Пустые дни гремят каменьями… Душа моя, как птица пением, пытается вернуться к радости. Но нет покоя мне, и сладости былых утех не возвращаются, и сбросить грех не получается. Я видела себя отрекшейся: картинка грустная и стыдная. Куда теперь, позором спекшейся, идти мне? Да и важно ли - идти, сидеть, работать, думать ли, - под грузом собственного ужаса. Не сбросить, не забыть.… Позволь же хотя бы помечтать, как с туесом, пусть понарошку, бреду я в глубину болот за русскою своей морошкой…
– Работу мы тебе найдем. Только нескоро. А за квартиру плати сейчас.
– Сколько?
– Три тысячи крон.
– У меня нету…
– Как? Ты что, совсем без денег приехала? Володя, поищи там у нее…
– Правда - без денег!
– А жрать что будешь?
– Так я думала… Я же на заработки ехала, мне обещали.
– Русских здесь не любят, знаешь? Вы и работать совсем не умеете. Ленищ-щи…
Спать мне определили на полу. Снизу вытертый плед, сверху рваная простынка.
Утром проснулась от криков. На кухне разве что кастрюли не летали. Едва понимая западноукраинский ор, смысл я уловила: две бабы голосили про меня. Что я ночью храпела и меня надо выгнать. Удивительно, что хозяйка со славным именем Эдита, накануне велевшая меня обыскать, кричала, перемежая русским матом:
– Пусть живет! Потерпишь, не сахарная. Или плати за всю комнату разом. Там места еще на четверых хватит. Поняла?
“И слезы полились из глаз”. Моих. Но смертельная тоска на вторые сутки - это рановато. Кип смайл! Ничего другого не остается.
Сейчас, когда я смотрю по телевизору всякие украинские оранжевые революции и выясняловки, мне смешно. Победят все равно наши, москали. Морально. Это я оттуда, из Чехии, вынесла. Когда Андрейко с голым пузом барабанил пальцами по столу:
– Пей водку-то, не брезгуй. Дошло уже, что мы бендеровцы?
– Отыграетесь за прошлое?
– Хотя бы!
– Начинай тогда…
Заканчивалась первая неделя пребывания в Праге. Пока еще легального. Кип смайла не получалось, работа не находилась. Но я не сломалась, держалась покуда. Квартира на Тусаровой улице так и не стала моей тюрьмой. На пачку кофе денег хватило, пакет ванильных сухарей, сунутых на дорогу крестной, помогали как-то переживать голод. Но главное, я нашла отдушину, благодаря которой и выстояла. Перестояла закарпатцев.
Недоедание, потомки бендеровцев, долгожданная адова работа, облава, лагеря, унижения, собственные неблаговидные поступки - все это рушилось и рушилось, пригибало донельзя, но уничтожить не смогло. А почему? Потому что у русских живучесть - бешеная. Нам бы ухватиться - душой ли, умом ли, совестью, ногтем грязным или зубом последним, - вот и спасение. Помогает терпеть. Вселяет веру.
О моей отдушине никто не знал. Иначе прибили бы. Ведь “записки азилянта”, которые я таскала в редакцию “Кроны”, а затем и в “Прагу-информ”, раскрывали многие секреты нелегальной эмиграции в Чехии. Имен и адресов, конечно, не называла, но вычислить автора при желании чешской полиции труда не составило бы.
Обошлось: чехи не читают русских газет. Украинские гастарбайтеры - тоже. Кто вообще читал мои еженедельные очерки из жизни нелегалов, я и не знаю. Важно, что каждодневная, в любых обстоятельствах, писанина спасала от паники. Чем хуже становилась жизнь, тем интереснее становились опусы. Редакторы брали их, а прощаясь, не знали, увидят ли меня вновь. Но никто не предлагал помощи, гонорар платили только после выхода номера из печати. Надеяться на лучшее не приходилось, вот и помогло. Бог никогда не нагрузит больше необходимого…
Спасало и то, что закарпатцы падки на деньги. Я жила в квартире, где обитало еще семь человек. Время от времени я с кем-то сталкивалась на кухне, но одну девушку не видела никогда. Ее молодой муж пояснил: работает. По восемнадцать часов в сутки каждый день. Приходит, чтобы вздремнуть, переодеться и ванну принять.
– Но зачем?!
– Деньги нужны, - смотрит на меня муж, как на дуру, - заработаем, дом на Украине купим. Главное, год-полтора продержаться…
Помню, одна товарка, - Татьяна, - рассказала свою историю. В черные жинки (нелегальная рабсила) Татьяна попала три года назад. Заработка, что сулили на родине вербовщики, не попадалось. Потом предложили ехать за Прагу, шлифовать гранит. Платили неплохо. Сил хватило на несколько месяцев. Заработав сколько-то тысяч долларов, Татьяна решила уехать в свой Ужгород. Там родители воспитывали ее дочь. Накануне отъезда к Татьяне явились двое пареньков.
– Тетка, половина денег наша.
– Хлопцы, так мне самой дюже надо. Не дам, простите Христа ради.
Пареньки спорить не стали. Избили Татьяну так, что та неделю в лежку лежала, пока ребра срастались. Деньги, за неподчинение, забрали все. Кое-как, почти пешком, вернулась жинка в Прагу. В Ужгороде без денег ее все равно бы не приняли.
Когда мы встретились в подвале ресторанной кухни, о возвращении домой она уже не думала. Бойко спорила с чешскими поварами, подбирала остатки еды с тарелок - для безработного сожителя. И была беременна. После двенадцатичасовой смены, когда я опухшими от воды руками стягивала насквозь промокшую одежду, Татьяна продолжала уныло сидеть на полу раздевалки.