Знание-сила, 2002 №09 (903)
Шрифт:
Испокон веков люди одержимы манией постигнуть форму и свести ее к элементарным геометрическим объектам. Леонардо пытался изобрести некие яйца, которые, согласно Евклиду, якобы представляют собой совершеннейшую из форм. Энгр отдавал предпочтение сферам, Сезанн – кубам и цилиндрам. И только Дали, в пароксизме изощренного притворства поддавшись неповторимой магии носорога, нашел наконец истину. Все слегка изогнутые поверхности человеческого тела имеют некую общую геометрическую основу – ту самую, которая воплощена во внушающем ангельское смирение перед абсолютным совершенством конусе с закругленным, обращенным к небесам или склоненным к земле острием, который зовется рогом носорога!
1955год,
Париж, 18-е
В настоящий триумф Дали превратила вчера восхитительная толпа вечер в храме Науки. Не успел я прибыть туда на своем «роллсе», битком набитом кочанами цветной капусты, как приветствуемый вспышками бесчисленных фоторепортеров сразу же проследовал в главную аудиторию Сорбонны, дабы не теряя ни минуты начать свое выступление. Публика, дрожа от нетерпения, ждала от меня эпохальных откровений. И я не обманул ее ожиданий. Я заранее решил приберечь для Парижа самые свои сногсшибательные заявления – ведь Франция недаром снискала себе репутацию самой разумной, самой рациональной страны мира. Я же, Сальвадор Дали, происхожу родом из Испании – самой что ни на есть иррациональной и мистической страны, которая когда-либо существовала на свете… Это были мои первые слова, и они потонули в бешеных рукоплесканиях – никто так не чувствителен к комплиментам, как французы.
…Потом я рассказал, как в своем родном Фигерасе… моей навязчивой идеей, настоящей маниакальной страстью стала картина Вермеера «Кружевница», репродукция которой висела в отцовском кабинете.
…Весь зал внимал мне, затаив дыхание. Мне оставалось лишь продолжить и разъяснить им, каким образом моя постоянная сосредоточенность на Вермеере и в особенности на его «Кружевнице» привела меня в конце концов к очень важному решению. Я попросил в Лувре разрешения написать копию с этой картины. И вот однажды утром являюсь я в музей, а в голове у меня мысли о носорожьих рогах. В результате, к великому удивлению друзей и главного хранителя Лувра, на полотне у меня оказалось изображение рогов носорога. Только что слушавшая, боясь пропустить хоть одно слова, публика в этом месте моего рассказа разразилась оглушительным хохотом, тотчас же, впрочем, утонувшем в рукоплесканиях. Должен признаться, заключил я, что в общем- то именно этого я и ожидал.
«Кружевница» всегда считалась картиной, исполненной безмятежного покоя, для меня же она была исполнена какой-то неистовой эстетической силы, с которой может сравниться разве что недавно открытый антипротон.
Я объяснил, что пока не написал эту копию, в сущности почти ничего не понимал в «Кружевнице», и мне понадобилось размышлять над этим вопросом целое лето, чтобы осознать наконец, что я инстинктивно провел на холсте строгие логарифмические кривые.
…Одновременно с этим я углублял свои исследования по морфологии подсолнуха – вопросу, по которому в свое время сделал чрезвычайно интересные выводы еще Леонардо да Винчи. Минувшим летом 1955 года я обнаружил, что на пересечении спиралей, образующих рисунок на созревшем подсолнухе, ясно просматриваются очертания носорожьих рогов. Сейчас морфологи выражают сомнения по поводу того, являются ли спирали подсолнуха действительно логарифмическими спиралями. Конечно, они к ним весьма близки, но случаются такие пересечения, которые вообще в принципе невозможно измерить со строго научной точностью, так что мнения морфологов насчет того, спирали это или не спирали, расходятся. В то же время я имел вчера вечером в Сорбонне все основания утверждать перед собравшейся публикой, что никогда еще в природе не существовало столь совершенного примера логарифмических спиралей, чем очертания рога носорога.
Я задал себе вопрос: а не слишком ли все это механистично? Маска динамизма, надетая на себя подсолнухом, мешала мне увидеть в подсолнухе Кружевницу. Я как раз размышлял над этим вопросом, когда взгляд мой нечаянно упал на фотографию с изображением цветной капусты… И тут меня осенило: с точки зрения морфологии проблема цветной капусты совершенно идентична проблеме подсолнуха, ведь и она тоже состоит из настоящих логарифмических спиралей. Вместе с тем ее соцветия обладают некой экспансивной силой, которая почти сродни атомным силам.
В Сорбонну я прибыл в «роллсе», битком набитом цветной капустой, однако сезон гигантских кочанов еще не настал. Придется ждать до марта следующего года. Самый громадный кочан, который мне удастся отыскать, я собираюсь осветить и сфотографировать под определенным углом. И клянусь честью испанца, как только я проявлю эту фотографию, весь мир сразу же узнает в ней Кружевницу со всеми характерными чертами техники самого Вермеера.
Рисунок из книги 1926 года
«Точка и линия к плоскости».
Я одним легким движением руки утихомирил восторги публики и добавил: «Думаю, после сегодняшнего выступления уже всякому ясно: догадаться перейти от Кружевницы к подсолнуху, потом от подсолнуха к носорогу, а от носорога прямо к цветной капусте способен только тот, у кого действительно есть кое-что в голове».
Вермеер «Кружевница»
Репродукция картины Вермеера «Кружевница», которая была в мастерской Дали.
рог носорога, жена Гала
Мастерская Сальвадора Дали.
От редакции Модель биологического процесса совершенно естественным путем приводит нас от картины расположения семечек в подсолнухе к геометрическому образу спирального расположения чисел натурального ряда 1 2 3 456 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Через эту картину мы вместе с Дмитрием Вейзе смотрим на репродукцию картины Вермеера «Кружевница» в мастерской Сальвадора Дали. Зачем он держал ее вместе с рогом Носорога? Еше один способ эпатировать публику? Фибоначчиева спиральная структура Вейзе укладывается на картину, как бы продолжая текст Дали.
В этот раз, оказывается, он говорил абсолютно серьезно… Из мастерской Сальвадора Дали мы попадаем… в картину Казимира Малевича. Трудно представить себе трех столь разных художников: Вермеер, Малевич, Дали.
И, тем не менее, они «вместе» говорят об одном.
Причудой, как будто «собственной» волей Золотого Сечения (и дискретного образа его – ряда Фибоначчи) мы, того не ожидая, все время оказываемся в областях, сюжетно друг от друга весьма отдаленных. Только «главный герой» – тот же.
Математический объект.
И с этой точки зрения – параллельный текст математика профессора Камиля Бахтиярова и художника Павла Лахтунова.
С «формальных» позиций в искусстве и в математике, по-видимому, возникает требование иного стандарта логической строгости: геометризации не только «объекта», но и «процесса», его порождающего. Операций вместе с условиями их логической определенности. В соответствии с концепцией Павла Флоренского «число как форма».
Комментарий