Знание-сила, 2005 № 05 (935)
Шрифт:
Главный мотив: "побьем врага, и потом будем жить весело".
я живу хорошо кормят нас
хорошо но всетаки уменя
насерце невесело И очен я
скучаю обвас. Я нимогу одно
писмо получить отвас хотя
бы одно писмо получил и
то — бы мне было много легче
но ничего неподелаеш. Разобем
Гитлеровских окупанотов
тогда будем жить весело
Но мама и тятя обомне
Нескучайте не заботтес
(орфография оригинала)
Воспоминания начинают писать примерно с 1955 года, раньше, видно, было не до воспоминаний. Самые интересные — написанные между 1955 и 1965 годами. Их писали "в стол", даже не для детей, а для самих себя, без всякой мысли о возможности их опубликовать: такое было невозможно. Да и официальная картина войны тогда еще не приняла каноническую форму, не окаменела и не давила на автора обязательным образцом, что именно и как надо вспоминать.
Образ врага приобретает в воспоминаниях дополнительные детали. Немцев уже разглядели, и они потрясли наших солдат тем, что сытые, что одеты "с иголочки", что немецкий офицер голову высоко держит ("задирает"). Очевидно, образ российского офицера в белых перчатках к тому времени окончательно повыветрился из общественного сознания.
Еще писали о комсомольских собраниях между боями, на которых политработники и командиры разговаривали с солдатами, что-то им объясняли. Опять возникает вопрос о самоцензуре, о стремлении соответствовать образцу, предъявленному газетами и радио, образцу, который стал уже практически обязательным. Действительно, в воспоминаниях очень трудно освободить то, что человек думал и переживал на фронте, от позднейших напластований.
И все-таки у меня такое ощущение, что эти разговоры в самом деле были нужны и важны для мальчишек, попавших в экстремальную ситуацию и вынужденных долго в ней находиться. Они все время ходили рядом со смертью, теряли товарищей, каждую минуту могли погибнуть сами. Естественна потребность в том, чтобы придать всему этому некий высший смысл. Много лет спустя они вспоминают такое собрание, на котором говорили, что не тот герой, кто погиб, хотя, конечно, он тоже герой, а тот дважды герой, кто выжил и победил врага. И вспоминают, как обдумывали и обсуждали это между собой после собрания.
Такими они себя и чувствовали, когда вернулись с войны,—дважды героями. Такими их принимала деревня, по крайней мере поначалу. Раненые, без руки, без ноги, они становились "первыми парнями". Конечно, они были не слишком удобны для начальства, привыкшего командовать женщинами. Их постарались быстренько "задвинуть". И это удалось сделать.
В рассказах и воспоминаниях война выступает как самое яркое и самое значительное событие их жизни. Если человек пишет воспоминания не только о войне, военные обязательно будут выделены в отдельную, особо хранимую тетрадку. Многие писали вообще только о войне, больше ни о чем. Один прямо сформулировал: все, что было потом, не важно. Этот человек воевал, попал в плен, был "остарбайтером" в Германии, потом, как положено, отсидел за это на родине, вернулся наконец домой, преподавал труд и физкультуру в школе, женился, завел детей — и все это осталось для него "не важно" по сравнению с жизнью на фронте.
Там все ощущения были обострены соседством со смертью. Там мечталось, как весело будут они жить после войны: "заведут коровку, женятся, пойдут детки,
Владимир Иваницкий
Комплекс победителя
Две памяти
Как передают информацию от поколения к поколению? Повторением. Да вот беда: годами повторяя лозунги, приходим к омертвению формулировок, воспоминания теряют живость, их место заступают слова, слова, слова. Рассказ встает на место события, миф вытесняет реальность, ритуал заменяет живую действительность. Особенно там, где вступают в дело громадные массы людей и ворочаются государственные бронза и гранит. Нормальный путь от события до традиции описывается как тщетная попытка воспроизвести Неповторимое. Юное сияние в глазах уже недостижимо, его заменяют размахом и пышностью, приходя к церемониалу. Чувствительность оставшихся свидетелей к деталям постепенно уступает место общим соображениям целесообразности. Наконец, все затопляет бездушие формализма и двуличие официоза.
Таковы этапы мумификации коллективных ценностей. По закону Мэрфи: "От расширения к пресыщению, от пресыщения — к упадку". Нормальный путь любой военной победы в подобном ракурсе: от блеска незабываемого к формализации празднования. Затем приходят шаблоны почета. И олимпийское полузабвение. В конце концов, не вечна же инерция? Страны вновь заключают союзы, торгуют, нормализуется жизнь... Но налицо и иная тенденция. В качестве ценности при опросах позиция "победа в войне" в нашей стране вышла в лидеры. Почему?
Аномальность памяти о легендарной войне двойная. Имеются словно две версии войны — общепринятая и наша. В рамках мировой войны выделяют Отечественную, и она наше все. Мировая — камень преткновения для школьников. Средний ответ: началась то ли в 39-м, то ли в 40-м (дату капитуляции Японии не знаем, о действиях в Африке, Греции, о Сопротивлении, об участии Индии, о судьбе Италии информированность близка к нулю). Начало нашей — без запинки, а празднуем победу 9 мая. Тут мы оригинальны — остальной мир отмечает падение Берлина 8 мая. После того как Отечественная перестала быть отечественной в строгом смысле и привела к разделу мира, союзники повернулись друг к другу спинами, мстительно забыв о совместных действиях. В учебниках Запада война на восточном фронте долго была представлена общими словесами, как и в советских — действия на всех фронтах, кроме собственных. Обе половины коалиции по-детски обижались на незнание заслуг и потерь друг друга.
Так же двойственно подбивание итогов. За что вели войну Британия и США? Партийной идеологии СССР это было не совсем ясно: за "интересы", наверное. А идеологи свободного мира недоуменно пожимали плечами: два близнеца, фашизм и сталинизм, прервали намечавшийся было роман и рвут друг другу глотку. О сотрудничестве со Сталиным, о некрасивых предательствах Запад понуждала забыть новая логика ядерного противостояния. В суть проблем смотреть боялись все, хотя имели уникальный шанс в Нюрнберге. Однако у инициаторов процесса у самих рыльце было в пушку.