Знатный род Рамирес

В декабре 1880 года Эса де Кейрош писал: «Надо наконец дать Португалии то, в чем все народы нуждаются больше всего и что, собственно, и делает их великими. Дать правду. Всю правду. Правду о ее истории, ее искусстве, ее политике, ее обычаях. Долой лесть, долой обман. Не говорите, что Португалия стала великой, потому что ей удалось овладеть Каликутом. Скажите ей, что она ничтожна, ибо в ней нет школ. Во весь голос, беспрестанно кричите правду, грубую и жестокую правду…»

Этот крик боли вырывался не только из груди Эсы де Кейроша — под словами художника мог бы подписаться каждый граждански мыслящий и честный соотечественник: трезвая оценка действительности была непременной предпосылкой национального подъема. В первую очередь — развития отечественного искусства. И, конечно, — высоких достоинств романа Эсы де Кейроша «Знатный род Рамирес».

Какую же правду стремился в нем автор поведать читателю? Какую легенду отвергал? Каким оружием боролся с ложью? И кто же он — поборник правды Эса де Кейрош?

Род его оставил заметный след в португальской истории. Вольнолюбивый дед Эсы пользовался влиянием в либеральной партии и, когда она в 1834 году стала у власти, вошел в правительство. По сравнению с дедом родитель Эсы несколько охладел к политике. Тоже юрист по образованию, он предпочел треволнениям партийной борьбы покой и постоянный доход от адвокатской практики. Проза буржуазной жизни заглушила и обычный в юности флирт с поэзией. Правда, не до конца: литературные забавы увлекли сына.

Эса продолжил традиции рода. Он унаследовал и профессию, и любовь к искусству, и тягу к политической деятельности. Но у внука склонности отца и деда проявились с иной силой и в иных, более сложных обстоятельствах.

Когда Эса изучал юриспруденцию в древнем Коимбрском университете, студентов волновали не лекции по римскому праву, а судьбы родины. Схоластическая мудрость наставников, сочетавшаяся с дремучим невежеством и рабской угодливостью перед властью, была им так же ненавистна, как господствовавший в стране режим. Они находились, как писал позднее Эса, в состоянии «перманентного возмущения» и за четыре года совершили «три революции со всеми их классическими атрибутами: манифестами к стране, бросанием камней, кошачьими концертами, ржавым пистолетом под каждым плащом и сжигаемыми среди диких плясок портретами ректоров».

Оставим в стороне вопрос, на самом ли деле кошачьи концерты и ржавые пистолеты являются «классическими атрибутами» революции. Известны восстания, совершенные с помощью незаржавевшего оружия и под иную музыку. В воспоминаниях Эсы о Коимбре такого рода представления о революции естественны.

В других условиях, в другой социальной атмосфере подобный энтузиазм юных повстанцев, несомненно, привел бы — и приводил — к практическим действиям, менявшим курс политической жизни: среди студентов встречались люди подлинно смелые и одаренные, например, один из ближайших друзей Эсы, впоследствии член I Интернационала, Антеро де Кинтал, — замечательный поэт, публицист, критик. Но в условиях Португалии энтузиазму бунтарских талантов не дано было вырасти в силу, способную поворачивать руль государства.

После окончания университета в 1866 году двадцатилетнему Эсе удалось избежать опасности, обычно подстерегающей критически настроенную молодежь, когда она, покинув аудитории, разменивает свои великие, но смутные порывы на мелочь трезвых будней. Любая из открывшихся и быстро изведанных Эсой дорог — в журналистику, адвокатуру, к лаврам административной деятельности — грозила ему губительным успехом: карьера погрузила бы его в грязь компромисса, суету мнимо важных условностей и забот, а в итоге уничтожила бы личность и талант. Эса чувствовал и понимал опасность. Несмотря на обещающий легкую победу дебют, он пренебрег всеми, казалось бы, заманчивыми перспективами. Из убогого провинциального мирка, из капкана микроудач он вырвался в большой мир.

Первый свой побег он совершает в Палестину и Египет. Кроме библейских легенд, древних и святых мест, его влекут туда и события современности. В 1869 году он присутствует на открытии Суэцкого канала. В 1872 году он избирает ту часто манившую поэтов профессию (достаточно вспомнить о Грибоедове, Тютчеве, Неруде), которая позволяет, не порывая связи с родиной, не изменяя отечеству, освободиться от его удушающих объятий, — он становится дипломатом. Куба, Соединенные Штаты Америки, Англия, в 1888 году — Париж. Здесь 16 августа 1900 года и завершилось смертью последнее, самое длительное путешествие Эсы де Кейроша в большой мир.

Выбор пути, сделанный Эсой, был спасителен для его творчества. Профессия дипломата не только распахнула перед ним врата во французскую, английскую, американскую, — в мировую культуру. Не только сохранила чувство кровной связи с культурой отечественной. Она давала Эсе выгодную позицию для наблюдения над современной политической жизнью и работой скрытых пружин ее механизма, она предоставляла ему права и налагала обязанности, каких лишен свободный путешественник и неприкаянный эмигрант. Нет сомнения, что именно опыт дипломата, обретенная широта кругозора, отвоеванная умом и упорством духовная независимость спасли талант Эсы, который увял бы или погиб на оскудевшей и выжженной португальской земле, как увядали и погибали другие, не менее значительные таланты, и в их числе Антеро де Кинтал, покончивший в 1891 году самоубийством.

Профессия или, лучше сказать, образ жизни Эсы де Кейроша обогатили его мысль, углубили его понимание национальных, художественных, исторических проблем Португалии. Иными словами — дали возможность узнать правду о собственном отечестве.

Она была горькой.

При буржуазно-трезвом взгляде на мир, характерном для конца XIX столетия, теряла свою романтическую таинственность средневековая даль, в тумане которой недавно казались исполинами враждовавшие с маврами — в ту пору властителями большей части Иберийского полуострова — и люто грызшиеся друг с другом рыцари Арагона и Кастилии, короли Испании и Леона, — как в карточной колоде, их всегда было несколько. Теряла героические очертания и фигура французского магната, отважного грабителя и противника кордовского халифа Генриха Бургундского, ставшего в 1095 году графом Португальским.

Болью отдавалось в сердце современника и героическое Возрождение. Блестящие страницы истории, на которых были записаны подвиги Колумба, Васко да Гама и многих менее знаменитых путешественников, страницы, рассказывавшие, как окраинная держава, захолустье Европы, вышла на магистраль морских путей, соединивших Старый и Новый Свет, читались с восхищением, отравленным скорбью… В начале XVII века, при Мануэле I, полоска прибрежной земли, по сути малая среди малых, Португалия оказалась владычицей обширнейших территорий в Южной Америке, Африке, Индии. Она утвердилась на Цейлоне, овладела Малаккой, проникла в Китай. Но тем мрачнее выглядели времена, которые опустились на страну как беспросветная, столетия длившаяся ночь. Поток колониального золота не орошал, а иссушал землю метрополии. Оно обесценило труд крестьян и обескровило ремесло и промышленность. Централизованная власть, некогда принесшая благо, становилась все более паразитической и враждебной национальным интересам. Сначала абсолютистская Португалия заболела рахитом, затем ее поразил склероз, наконец бюрократия, словно раковая опухоль, начала пожирать тело страны.