Знающий не говорит. Тетралогия

Астахова Людмила Викторовна

– А то я не знаю, – фыркнул Тор.

Когда Джасс умудрилась оттереть свое лицо от грязи, то, к изумлению Тора, оно оказалось молодым. И в какой-то степени даже миловидным. Чего ни тангар, ни остальные лангеры попросту не ожидали. К Сестрам Хатами отдавали не самых симпатичных девчушек, а тех, которых при всем желании тяжело выдать замуж. Уродок, одним словом. За время, проведенное в яме, загар с ее кожи сошел без следа, а от природы Джасс оказалась светлокожей, как северянка. На юге белая кожа считалась признаком настоящей красоты. На этом вся миловидность Джасс и кончалась. Глаза по-нехорошему черные, брови неровные, нос длинный, рот большой. Так себе барышня.

– Тебе сколько лет? – спросил заинтригованный тангар.

–

Двадцать пять… я думаю. А может быть, чуть больше, – ответила Джасс. – Я поздно попала к Хатами. Уже почти взрослой.

Ореховые глаза тангара чуть из орбит не вывалились. Она прекрасно понимала, что именно Тора так поразило. Хатамитками девочки становились в десять-двенадцать, а к двадцати пяти такую женщину тяжело было отличить от мужика и по фигуре, и по количеству шрамов, в том числе на лице. Удивительное воинство Пестрой Великой Матери, древней богини, праматери всех богов, существовало не одно тысячелетие, и если для взрослой девахи сделали исключение, значит, она того стоила. Расспрашивать подробно Торвардин не решился. Все равно не ответит. Да и любой из их собственной ланги в ответ на такой же бестактный вопрос чужака промолчит. Тут и свои иногда могут только догадываться о прошлом соратников, с которыми изо дня в день приходится делить хлеб и воду. Поэтому Тор спросил немного о другом:

– Как ты оказалась в яме у Сигирина?

– Очень даже запросто, – легко ответила Джасс.

Конец весны 1690 года. Несколькими месяцами ранее

Большой караван полз по Великой степи, растянувшись на целый рьяс. [17] Повозки поднимали облака пыли, в которой лошади и мулы задыхались и ревели. Даже опытнейший караванщик Гоавал, сделавший за свою жизнь больше тысячи переходов, не мог припомнить мучений, какие выпали на этот раз людям и животным. Путешествие принцессы Сейдфал-уна-Ваджир к своему жениху уже послужило причиной смерти четырех ее рабынь и двоих погонщиков и затянулось на гораздо большее время, чем обычно занимал переход из Ан-Риджи в Хисар. Потребление питьевой воды пришлось ограничить, превращая каждый жгучий день в настоящую пытку для всех, кроме самой принцессы. Сейдфал уже сравнялось шестнадцать, и по местным обычаям это был критический возраст для замужества. Она была невероятно капризна и привередлива, делая жизнь окружающих ее служанок и рабынь совершенно невыносимой. То она желала сластей, потом холодной водички, а следом фруктов, и так целый день. Вот и сейчас ее крики доносились до наемников, охранявших караван. Переходы по Великой степи справедливо считались рискованным предприятием, и на охрану караванщики денег не жалели. Для сопровождения принцессы и ее свиты наняли целых пятьдесят человек и заплатили с невиданной щедростью. Но многие уже успели пожалеть о сделанном выборе, хотя общалась с дрянной девчонкой исключительно телохранительница-хатамитка, специально приглашенная для того, чтобы доставить невесту к жениху в целости и сохранности.

17

Рьяс – примерно 600 метров.

Худощавая и высокая Сестра Хатами спокойно ехала возле повозки с принцессой и, казалось, не слышала истерического визга, несшегося из-за шелковых занавесок повозки. Она тихонько мурлыкала себе под нос какую-то заунывную степняцкую мелодию, оглядывая из-под полуприкрытых век пологие холмы, то тут, то там выраставшие вдоль дороги. Воинствующий женский орден Сестер Хатами пользовался достаточным и заслуженным доверием и уважением, чтобы ему доверили охрану принцессы Сейдфал – единственной дочери короля Ваджира, безраздельного властелина Ан-Риджи.

– Убирайся, мерзавка! Будешь идти пешком! Вон!

Это Сейдфал собственноручно выталкивала рыдающую служанку из повозки. Лицо девушки было расцарапано, а волосы всклокочены от рукоприкладства хозяйки.

Хатамитка равнодушно покосилась на тиранку и ее жертву, придерживая свою лошадь, чтоб та не затоптала упавшую в пыль девушку.

– Прикрой лицо шарфом и старайся идти в тени повозки, – посоветовала она, не оборачиваясь.

Мысли Джасс витали далеко-далеко от каравана, от взбалмошной принцессы и ее бедолаги-служанки. Она вспоминала Хэйбора. Только сегодня Джасс поняла, что пришла пора смириться с его смертью. Время сделало свое дело, залечив глубокую и болезненную рану. Отчаяние уступило место надежде, а ожесточение – смирению.

Накануне прибытия к границам Хисара караван остановился возле заброшенного храма Великой Матери, который стоял на обочине главного караванного пути уже многие века и служил скорее ориентиром, чем местом поклонения самому почитаемому божеству Великой степи. Огромные каменные блоки с полустершейся резьбой были привезены чуть ли не из самой Валдеи в незапамятные времена, и когда-то в храме служили две тысячи жрецов и жриц. От былого великолепия почти ничего не осталось, кроме гигантского алтаря в виде каменного цветка и священного источника. Маленькая мраморная чаша размером с женскую ладонь наполнялась один раз в три дня и не могла служить настоящим водопоем. Но, несмотря на заброшенность и опустошенность древней обители, каждый караван почитал за обязанность зажечь священную лампадку над алтарем.

– Я желаю посетить храм, прежде чем моя нога ступит на земли моего будущего супруга, – заявила принцесса.

– Как соблаговолит ваше высочество, – елейным голосом произнесла в ответ Джасс, низко кланяясь сиятельной невесте.

Сейдфал не отличалась ни набожностью, ни благонравием, и уже одно ее желание в самую жару вылезти из удобной повозки, устланной мягкими подушками, и забраться в пыльный храм вызвало несказанное изумление у всего каравана. Взгляды путешественников устремлись к принцессе.

– А ты будешь сопровождать меня! – приказала она телохранительнице.

– Ну, разумеется, я и мысли иной не допустила бы.

Сейдфал явила свое совершенство пред простолюдинами, прошествовав в храм вместе с хатамиткой. Тончайший шелк цвета рассветного утра обтекал ее миниатюрную фигурку, а следом тянулся шлейф приторных цветочных ароматов от бесчисленных притираний, которыми пользовались в этом краю женщины всех сословий. Две девушки вошли в пустой храм, оставив всю остальную охрану снаружи. Потолок зала терялся в сумраке, но, если судить по эху шагов, гулко разносившихся где-то высоко под сводами, размеров он был немыслимых. Джасс несла небольшой факел чуть впереди принцессы, чтобы та ненароком не оступилась.

– О великие боги! – прошептала принцесса, потрясенно указывая пальцем на алтарь.

Из местами выщербленного пола рос гигантский каменный цветок. Именно рос, потому что неизвестный камнерез выточил каждую жилку, каждую пору, искусно сделав цветок почти живым.

– Не надо бояться. Великая Пестрая Мать покровительствует добрым и смиренным женщинам, – зловещим шепотом сказала Джасс.

Принцесса испуганно покосилась на хатамитку, пытаясь заметить признаки фальши. Но Джасс, сама выросшая в храме Оррвелла – бога-странника, прекрасно умела копировать интонации опытных жриц.

– Вы ведь знаете, что если руки дурной и злой женщины зажгут лампаду, то богиня может ее покарать? – продолжала вкрадчиво воительница.

– Д-д-да. Это правда… э… Сестра Хатами? – пролепетала Сейдфал.

– Истинная правда, ваше высочество. Вы уже можете зажечь.

Но принцесса нервно теребила краешек своего прозрачного покрывала и не решалась прикоснуться к маленькой медной лампадке, подвешенной прямо над алтарем-цветком.

– Сделай это сама, а то вдруг я что-нибудь напутаю, – предложила Сейдфал, делая шажок назад. – Пестрая Мать должна хорошо относиться к хатамитке.