Знающий не говорит. Тетралогия
Шрифт:
– Которому из двух?
– Какой окажется достойным, – лукаво улыбнулся эльф, прежде чем уйти.
Гладкая костяная рукоять без всякого узора, одностороннее лезвие, острее которого не бывает в целом свете, – такой не купить ни за какие деньги. Как ни верти, подарок эльф сделал царский. И не иначе со смыслом. Знать бы еще с каким?
…Море накатывалось на берег коричневыми мутными волнами, лениво облизывая галечный берег. Холодное море, забытая земля, низкое небо и ветер, хлесткий, как немилосердный бич в руках опытного надсмотрщика. Дождь моросил без остановки, и через пелену
Голос не хотел слушаться, но Кенард собрал все силы и крикнул:
– Гилгит!
Ветер жестко хлестнул его по щеке.
– Гилгит!
Она остановилась, вгляделась, и легкая улыбка прорезала ее серые обескровленные губы:
– Кен…
Он никогда не слышал от нее такого ласкового и доверчивого тона.
– Гилгит… Зачем? Ну зачем?
– Тише… тише… – пробормотала она. – Не говори ничего.
Ее черты странно выцвели, как рисунок на древнем пергаменте. И когда Кен коснулся ее руки, то почувствовал только липкий могильный холод.
– Там так холодно, милый мой Кенард, – жалобно прошептала девушка. – Ты себе представить не можешь. Обними меня, Кенард. Ты ведь так хотел это сделать. Раньше.
Он шагнул ближе, охваченный забытым, но знакомым томлением. Конечно, ей было холодно. Очень холодно. Этот холод стекал в Кенарда, а Гилгит на глазах расцветала живыми красками. Синие глаза, белая кожа, алые губы…
– Поцелуй меня на прощание, – попросила она.
Ее губы пахли землей, тяжелой промерзшей землей… земля чернела между зубами… и в ней шевелились черви… Морок улыбнулся пустыми глазницами…
– Пусти меня! – рванулся в сторону Кен, не в силах сдвинуться с места и продолжая держать в руках то живую красивую девушку, то начавший разлагаться труп.
– Слушай меня, Кенард! – прогремел ее голос. – Я не раскаялась под пытками. Когда собственный отец вспарывал мне брюхо, выжигая мне внутренности горячим железом! Я не раскаялась, когда выдавала свой секрет. Я не раскаялась, когда палач насиловал мое истерзанное, но все еще живое тело. Я не раскаялась, когда меня бросали в глубокую позорную могилу. Я не раскаялась, когда Милостивый Хозяин лишил меня возможности родиться вновь, обрекая на вечность в небытии. Нет! Я не раскаялась. Но я раскаиваюсь сейчас, зная, как ты страдаешь.
Ветер сорвал с черепа волосы прядь за прядью, волны смыли в пучину тяжелый пепел, в который она превращалась с каждым мигом.
– Раскаиваюсь, потому что не дала зацвести прекрасному цветку нашей любви. Прости меня. Прости и исполни мою волю. Последнюю!
Последний лоскуток морока вытек из рук Кенарда.
– Пусть эльф умрет, – прошипела на последнем издыхании морская пена. – Пусть… он… умрет… от… твоей… руки…
Ревел ветер за окном и хлестал ледяной дождь. Кен с трудом разлепил веки. Сердце бешено колотилось, накатывала тошнота. Пробуждение выбросило его из кровати. Молодой человек заметался по своей комнате, пытаясь натянуть на себя попеременно то штаны, то рубаху, путаясь в завязках, чертыхаясь. Больше всего он боялся опоздать.
– Что случилось? – удивился сэр Гэррик.
Рыцари еще сидели у очага и потягивали горячее вино. Получается, что спал он всего ничего. Только и успел, что смежить веки.
– Где Альс?
– А ты не знаешь? Странно. Он уехал еще утром.
– Куда уехал?
– Кажется, в Лаффон, – задумчиво молвил сэр Соланг.
– А когда вернется?
– Никогда. Я думал, вы уже попрощались.
– Как же так?
На Кенарда было жалко смотреть. Растрепанный, до смерти перепуганный мальчишка, ничего не понимающий, сломленный известием.
– Значицца, сбежал твой эльф, – хмыкнул понимающе Соланг. – И правильно сделал. Тебе свою жизнь надо жить, парень.
– Вы не понимаете, – отчаянно прошептал Кен.
– Ну еще бы! Где нам, старикам.
– Но почему он ничего мне не сказал? Друг называется!
– Не сказал, чтоб ты следом не увязался, – важно пояснил сэр Гэррик. – Касательно же дружбы, сдается мне, что мастеру Альсу ты неподходящий друг.
– Шел бы ты спать, Кенард. Утро вечера мудреней.
Что бы они понимали, эти захолустные рыцари, по сути своей – грубые мужланы? Пьяницы и задиры в юности, заскорузлые в своих убеждениях и взглядах ханжи в зрелые годы и вредные старые пердуны в ближайшем будущем. Кен не собирался сдаваться так просто.
– Вы полагаете, мессир Ангер, что он сразу заявится в нашу гостиницу?
– Полагать тут нечего, мессир Ноэль. Из Ветланда в Игергард есть только одна дорога, и пролегает она через Лаффон.
– Это я как раз понимаю. Но почему Альс должен появиться в «Мече»? В Лаффоне еще три дюжины постоялых дворов, гостиниц и трактиров.
– Я слишком хорошо знаю эльфов, юноша.
Хозяин осторожно приблизился к столику своих постояльцев, чтоб, не приведи боги, не осерчали.
– Еще вина изволите, милостивые государи? Иль чего покрепче?
– Еще вина. Горячего. С пряностями, – ответствовал мессир Ангер.
– Сей момент!
Хозяин тут же испарился выполнять заказ, ибо знал, что промедления волшебники ему так просто не спустят. За пять зимних месяцев, которые эти двое провели в Лаффоне, он потерял больше, чем если бы ему хребет сломали и ноги отнялись. Из-за колдунов этих проклятущих нормальные люди «Меч» обходили десятой дорогой, и только замогильный ужас перед могущественным Оллаверном мешал поставщикам съестного отказаться от сотрудничества с гостиницей. И хотя маги исправно оплачивали все счета и все понесенные убытки, но сколько потребуется времени, чтоб восстановить репутацию порядочного заведения, никому не ведомо.
Великое сидение преизрядно надоело и самим магам. Но приказ Ар'ары – Хозяина Сфер никто не отменял, а волшебники не смели даже мысленно роптать на свою участь. Оставалось только надеяться на то, что скоро Ириен Альс пожалует в Лаффон, и затянувшаяся пытка тараканами, сыростью, дрянным пивом и немытыми женщинами кончится.
В Ветланд кралась весна, шаг за шагом отвоевывая у госпожи Зимы плацдарм за плацдармом. Вот уже и снегопады сменились проливными дождями, и в проливе вскрылся лед, туман медленно, но уверенно подъедал остатки сугробов, а в редких просветах низких тяжелых облаков изредка проглядывало солнышко. К Новому году – дню весеннего равноденствия здесь все изменится. Налетят пронзительные восточные ветра, которые сменят регулярные шквалы из дождя и мокрого снега, по ярко-синему небу помчатся белые быстрые облака, и сиреневые нежные цветы офола, пахнущие медом, оживят бурые холмы.