Зодчий. Жизнь Николая Гумилева
Шрифт:
Между Англией и Россией — Германия. Объединители страны — 70-летний Бисмарк и почти 90-летний император Вильгельм Великий — наслаждаются плодами своих трудов. Правда, на юге — в Баварии — происходят странные события. Баварский король Людвиг II, когда-то, в молодости, умный и энергичный политик, сторонник объединения Германии, умело выторговавший своему королевству известную автономию, экзальтированный поклонник и щедрый меценат Вагнера, ведет себя все более эксцентрично. Замки в причудливом псевдосредневековом стиле, катание на лодке в костюме Лоэнгрина по искусственному озеру с подсиненной купоросом водой королю бы простили. Но сумасшествие Людвига развивается. Еще в юности он возненавидел женщин, застав свою невесту в объятиях слуги. С годами мизантропия распространяется и на мужчин. Людвиг принимает министров, сидя за ширмой, — он не хочет видеть человеческих лиц; он приказывает выколоть глаза не угодившим ему особам или заживо содрать с них кожу — правда, не проверяет, исполнены ли эти приказания, а их, естественно, никто исполнять не думает; он всерьез собирается «продать» Баварию и купить вместо нее необитаемый остров. 11
Пока, впрочем, европейские страны, в том числе Россия, заключают между собой сложные коалиции и союзы, тщательно поддерживая равновесие политических интересов. Единственный признак приближения невиданных мировых войн — стремительное распространение пацифистских идей.
Вещный мир тоже стремительно меняется: мастерская Эдисона работает без передышки. Автомобили, телефоны, лампочки накаливания… В 1886 году в Петербурге открывается два маршрута паровой железной дороги; она прослужит двадцать лет, пока ее не заменит трамвай — вид транспорта, который в русской поэзии навсегда будет маркирован именем Николая Гумилева.
В Париже в 1886 году образуется группа молодых поэтов, назвавших себя «символистами». В группу входят Жан Мореас, Рене Гиль, Сен-Поль Ру, Анри Ренье и другие; учителями своими они числят Малларме, Верлена и вот уже десятилетие находящегося в африканских факториях Рембо. Тем временем импрессионисты проводят последнюю совместную выставку, а постимпрессионист Винсент Ван Гог приезжает из Голландии в Париж, чтобы через короткое время перебраться еще южнее — к арльским красным виноградникам.
Русская литература: публикуется «Смерть Ивана Ильича»; умирает драматург Островский; после долгих уговоров соглашается на издание книги своих стихов Алексей Апухтин, автор романса «Ночи бессонные» и множества других сочинений, необыкновенно тучный человек, изуродованный водяной болезнью, остроумный салонный собеседник; когда Александр III, несколькими годами раньше, спросил его, почему он не хочет печататься, Апухтин ответил: «Это все равно, Ваше Величество, что отдать своих дочерей в театр-буфф». Тем временем молодежь рыдает над вышедшей в прошлом году книжкой подпоручика в отставке Семена Надсона, кстати, два года (1882–1884) прослужившего в Кронштадте. Сам автор «стихотворений, затронувших множество жгучих мыслей, волнующих современников», весь год проводит на туберкулезных курортах, чтобы в январе 1887-го умереть в Ялте, двадцати четырех лет.
Таким был 1886 год. Кроме Гумилева, в этот год родились Владислав Ходасевич, Михаил Лозинский, Петр Потемкин, Александр Тиняков, Бенедикт Лившиц (по старому стилю — по новому дата его рождения приходится уже на 1887-й), Марк Алданов, Алексей Крученых, Надежда Удальцова, Георгий Федотов, Роберт Фальк, Сергей Киров, Серго Орджоникидзе, Давид Бен-Гурион, Диего Ривера, а также, согласно документам, барон Роман Унгерн, Белый Будда (в действительности он появился на свет годом раньше).
Глава вторая
«Колдовской ребенок»: легенда и явь
1
Через одиннадцать месяцев после рождения младшего сына высочайшим приказом по Морскому ведомству от 9 февраля 1887 года врач шестого экипажа Степан Яковлевич Гумилев был уволен в отставку «по болезни» с производством в статские советники и пенсией — 864 рубля в год из казны и 684 рубля 30 копеек из эмеритальной кассы (эмеритальная касса — страховой пенсионный фонд, куда поступали суммы из обязательных отчислений государственных служащих). Деньги (примерно 124 рубля в месяц) для семьи из пяти человек довольно скромные. Но, по всей вероятности, у Степана Яковлевича и Анны Ивановны были накопления, к тому же не исключено, что в эти годы доктор Гумилев имел в Царском Селе частную практику [1] . Средства у Гумилевых водились: дважды при жизни Степана Яковлевича покупалась земельная недвижимость. Причем если в 1890 году речь шла о небольшой усадьбе на станции Поповка Николаевской железной дороги (ныне Тосненский район Ленинградской области) [2] , то спустя одиннадцать лет семье оказывается по силам купить большое, в 60 десятин, имение Березки в родной для Гумилева-отца Рязанской губернии (видимо, здесь пожилой корабельный доктор и сын дьячка почувствовал себя настоящим русским дворянином, наследственным землевладельцем; здесь и родилась легенда об отце-помещике Якове Степановиче). В дальнейшем — и при жизни, и после смерти Степана Яковлевича, вплоть до 1917 года, — Гумилеву более или менее хватало денег на безбедное существование, хотя его собственные литературные труды конечно же надежным источником заработка служить не могли.
1
Хотя в справочнике «Весь Петербург» за вторую половину 1890-х (когда Гумилевы жили в столице) в числе практикующих врачей он не значится.
2
Та самая Поповка, что упоминается в «Вот какой рассеянный» Маршака — произведении, где почти откровенно пародируется «Заблудившийся трамвай».
Вид
В том же году семья переехала из Кронштадта в Царское Село, купив двух-этажный деревянный дом в конце Московской улицы (д. 42, ныне участок д. 55), напротив Торгового переулка, недалеко от пересечения с Набережной улицей. Если повернуть по Набережной налево, взгляду открывались Московские Ворота — один из парадных въездов в городок; если повернуть направо, путь пролегал мимо соединенных друг с другом Циркулярных прудов. По правую руку оставались здания городской ратуши и гимназии, построенные в характерном для конца XIX века «кирпичном стиле» с намеком на неоготику, но покрашенные в бледно-желтый цвет, считавшийся «царскосельским», а за ними — красный необлицованный кирпич лютеранской церкви. На том берегу прудов виднелся желтый ампирный особняк с белыми колоннами, окруженный садом, — Владимирский, бывший Запасной, дворец, первоначально (до покупки казной) — дача графини Кочубей.
Не считая царских и великокняжеских дворцов, церквей, общественных зданий и некоторых построек на главных улицах — Московской, Оранжерейной, Конюшенной, Бульварной, в Царском преобладали одно-двухэтажные деревянные дома-особнячки. В основном они сгорели во время Второй мировой войны или были снесены в последующие годы; последние, полуистлевшие образчики таких домов можно еще встретить в начале Московской и Пушкинской (бывшей Колпинской) улиц. Видимо, дом Гумилевых был близок им по плану и по архитектуре. Но эти особнячки освещались электрическим светом — Царское Село было первым в Европе полностью электрофицированным городом.
Вероятно, на выбор места жительства повлияла образовавшаяся за много лет привычка к тихому, полупровинциальному быту. Впрочем, Царское Село было местом своеобразным. По замечанию В. С. Срезневской, ближайшей подруги А. А. Ахматовой, оно «обладало всеми недостатками близкой столицы без ее достоинств».
Царское Село было несколько меньше Кронштадта (около тридцати тысяч жителей); как в Кронштадте, в нем проживало относительно много дворян, очень много военных (вместе с отставными — более восьми тысяч человек), очень мало (чуть больше трех тысяч человек) мещан и купцов. Мужское население в полтора раза превышало женское. Распределение по вероисповеданиям тоже напоминало кронштадтское, не считая очень малого (несколько десятков человек) числа мусульман. В городе было размещено семь полков (кирасирский, гусарский и пять стрелковых) и Артиллерийская академия. Но в остальном Царское мало походило на тот город, в котором Гумилеву суждено было увидеть свет.
Жить с малыми детьми среди тенистых царских парков было не в пример лучше, чем в портовом и промышленном островном городке, среди сырости, копоти, бесконечных ветров. Царское Село расположено на возвышенности (50–60 метров над уровнем моря), и климат там более здоровый, чем в невской дельте и тем более чем по ту сторону Маркизовой Лужи. Не было в царской резиденции конечно же грязных припортовых кабаков и многочисленных уличных девиц, как в Кронштадте. Но не было — в ту эпоху — и особенно напряженной умственной и духовной жизни. Если Кронштадт, столица русского флота, притягивал самых разных людей — от либеральных и просвещенных молодых инженеров до патриархальных поклонников отца Иоанна, то императорский двор не притягивал никого. Время, когда близ царского дворца на правах приближенных, гостей или друзей жили Державин, Карамзин, Жуковский, Пушкин, Тютчев, ушло безвозвратно. Царскосельский лицей еще в 1840 году переехал в столицу, на Каменноостровский проспект, и слава этого учебного заведения была давно в прошлом. Не то чтобы на троне в последней трети XIX и начале XX века сидели бескультурные люди, не интересовавшиеся новинками интеллектуальной, литературной, художественной жизни и не стремившиеся оказать ей содействие и покровительство, — нет, это было далеко не так. (Не забудем к тому же, что в числе членов императорской семьи были поэт К. Р. и историк великий князь Николай Михайлович.) Но стена, отделившая монархическую государственность от мейнстрима русской литературы и русского искусства, уже возникла — и с каждым годом она становилась все толще, невзирая ни на политические убеждения отдельных писателей и художников, ни на личные пристрастия императоров и их родственников… В 1899 году Валентин Серов, писавший портрет Николая II, попросил его помочь журналу «Мир искусства». Государь пожертвовал свои личные средства как частное лицо — поддержать «декадентское» издание из казны он не решился. Спустя десять — пятнадцать лет заслуженный и дорожащий своей репутацией человек искусства уже не рискнул бы вступить в неформальные отношения с царским двором, а те, кто рисковал (как Клюев и Есенин в 1916 году), шли на сознательный конфликт с интеллигентской средой.
К тому же двор в 1881–1894 годы не баловал Царское своим посещением. Александр III предпочитал Царскому Селу Гатчину, так же как Зимнему дворцу — Аничков. Это было продиктовано отчасти страхом перед терактами, отчасти — неприятными для царя-миротворца воспоминаниями о семейной драме его родителей. В это время Царское стало городом отставных офицеров и чиновников. Николай II вновь проводил летние месяцы в Царском — в Александровском дворце, построенном в 1792–1796 годы Кваренги и заново отделанном. После 1905 года он жил здесь и зимой — почти безвыездно. Но даже в это время, став единственной и постоянной императорской резиденцией, Царское Село казалось местом провинциальным и застывшим. Поэтому можно с большой долей уверенности сказать, что описания царскосельского быта в «Городе муз» Эриха Голлербаха, в неопубликованных воспоминаниях Н. Н. Пунина, в записях Ахматовой, относящиеся к 1900-м годам, тем более верны для 90-х.