Зодчий. Жизнь Николая Гумилева
Шрифт:
Тем не менее долгое время в Аддис-Абебе не было ни одного русского дипломата, а обязанности главы миссии исполнял врач Н. И. Кохановский. Однако интерес к «младшей сестре Византии» не угас вовсе. Так, в 1908-м в Петербурге прошла выставка, посвященная «стране черных христиан».
В любом случае Гумилев не мог не слышать в юности об Абиссинии и помимо своих оккультных штудий. Не забудем к тому же, что именно эта страна считалась в то время родиной Ибрагима Ганнибала. Хотя Гумилев нигде об этом не упоминает — он не мог не держать этого в уме. В действительности же, как ныне установлено, черный пращур Пушкина родился близ озера Чад, где изысканный бродит жираф [74] .
74
Как
2
Итак, 1 декабря 1909 года Гумилев прибыл в Одессу.
Дальше — уже проделанный однажды путь морем. Варна (3 декабря) — Константинополь (5 декабря) — Александрия (8–9 декабря) — Каир (12 декабря) [75] . Можно представить себе этот постепенный путь из русской зимы через дождливое декабрьское черноморье к египетскому вечному лету. По пути Гумилев «высаживался в Пирее, был в Акрополе и молился Афине Палладе». Таким образом, путь поэта пролегал через Афины.
75
Все даты — по Лукницкому. В письме к Иванову из Одессы Гумилев сообщает, что будет в Каире с 9 по 12 декабря.
С дороги он пишет Вячеславу Иванову (из Одессы) и Брюсову (из Варны). Без сомнения, он пишет и Анне Горенко, но, как мы уже упоминали, переписка Ахматовой и Гумилева до лета 1910 года была ими уничтожена. Из Каира он пишет Вере Шварсалон:
Здесь очень хорошо. Каждый вечер кажется, что я или вижу сон, или, наоборот, проснулся в своей родине. В Каире, вблизи моего отеля, есть сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев. Вечером там почти никого нет, и светит большая бледно-голубая луна.
Имеется в виду все тот же сад Эзбекие; любопытно сравнить описание этого места в стихах и в эпистолярной прозе. Любопытно, что тут же вновь возникает (хотя бы и в ироническом ключе) тема самоубийства:
Но каждый день мне приходит в голову ужасная мысль, которую я, конечно, не приведу в исполнение, — это отправиться в Александрию и там не утопиться подобно Антиною, а просто сесть на корабль, идущий в Одессу. Я чувствую себя очень одиноким, и до сих пор мне не предоставлялось ни одного случая выпрямиться во весь рост (это не самомнение, а просто оборот речи). Но сегодня я не смогу вытерпеть и отправлюсь на охоту. Часа два железной дороги, и я буду на границе Сахары, где водятся гиены. Я знаю, что это дурно с моей стороны. Я сижу в Каире, чтобы кончить статью для «Аполлона» — как она меня мучит, если бы Вы знали, — денег у меня мало. Но лучше я буду работать в Абиссинии, там, кстати, строится железная дорога от Харрара до Аддис-Абебы, и нужны руки, и лучше пусть меня проклянет за ожидание Маковский.
Статья для «Аполлона» — это скорее, как указывает Р. Д. Тименчик, рецензия на «Первую книгу рассказов» Кузмина (и тогда так кстати упоминание об Александрии и Антиное!), а не очередное «Письмо о русской поэзии» (как считает Лукницкая). Рецензия на Кузмина напечатана в майском номере журнала, а «Письмо» — лишь в июльском. Так загодя заказные материалы для журналов не готовят даже при нынешних черепашьих темпах редакционной работы, а уж в 1909 году тем более. Намерение зарабатывать на жизнь на строительстве железной дороги в тропиках — со стороны молодого человека, никогда не занимавшегося никаким физическим трудом, да и вообще никаким трудом, кроме литературного, — выглядит бравадой. Позднее Чуковский поражался скромному бюджету путешествий Гумилева; он и впрямь был достаточно экономен — но до весны 1910 года, когда после смерти отца он сам смог распоряжаться наследственным состоянием, даже эти ограниченные средства изыскивались непросто. В данном случае, видимо, переведенный по почте аполлоновский гонорар выручил поэта — и он, хоть и с опозданием, отправляется через Порт-Саид и Джедду в Джибути. По Лукницкому, в Джибути Гумилев провел два дня, с 22 по 24 декабря. Но, вероятно, эта датировка ошибочна, так как еще 6 января 1910 года Гумилев пишет из Джибути Вячеславу Иванову:
Здесь уже настоящая Африка. Жара, голые негры, ручные обезьяны… Приветствую отсюда Академию стиха… Передайте, пожалуйста, Вере Константиновне, что я все время помню о теософии, и Михаилу Алексеевичу, что я тщетно ищу для него галстук. Здесь их не носят.
Самому Михаилу Алексеевичу (Кузмину) Гумилев пишет уже из континентальной части страны — из Харрара:
Вчера ехал двенадцать часов (70 километров) на муле, сегодня мне предстоит ехать еще 8 часов (50 километров), чтобы найти леопардов… Я в ужасном виде: платье мое изорвано колючками мимоз, кожа обгорела и меднокрасного цвета, левый глаз воспален от солнца, нога болит, потому что упавший на горном перевале мул придавил ее своим телом. Но я махнул рукою на все. Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом…
В письме к Иванову Гумилев пишет о своем намерении добраться до Аддис-Абебы, «устраивая по пути эскапады», в письме к Кузмину — о скором возвращении в Петербург. Видимо, для более дальнего пути не хватило денег или физических сил. Судя по письмам, Гумилев не мог выехать из Джибути 7 января, как указывает Лукницкий. Но не позднее 5 февраля он был уже в Петербурге. Если учесть, что по пути он провел два дня в Киеве, в Одессу он должен был приехать не позднее 28 января, а значит, выехать из Каира где-то 15–20 января. Вероятно, охотничья «эскапада» в Харрар состоялась между 5 и 10 января и заняла меньше недели, а всего в Абиссинии Гумилев провел в этот раз дней десять.
Следующий раз Гумилев оказывается на африканском континенте всего через полгода. Но эти несколько месяцев оказываются для него переполнены событиями.
Буквально на следующий день после возвращения сына из страны негуса в возрасте 74 лет скоропостижно умирает доктор Гумилев.
…Степан Яковлевич умер скоропостижно, сидя на своем диване, в то время, когда Анна Ивановна, наскучив слушать какие-то клокотанья в груди мужа, послала за доктором, а сама села в гостиной и стала читать. Приехавший доктор нашел его уже мертвым. Сыновья отнеслись к смерти отца довольно равнодушно (А. Сверчкова).
Одно из свидетельств «равнодушия»: Николай с неприличной (с точки зрения матери) быстротой въехал в отцовский кабинет.
Дальше события развиваются быстро.
26 февраля в Царское Село приезжает Анна Горенко. Гумилев встречает на вокзале ее — и одновременно своих приятелей, приглашенных в тот вечер к нему в гости: Кузмина, Зноско-Боровского, Мейерхольда. Все они ехали, как оказалось, в одном вагоне с Анной; Гумилев представляет ее им — но не как свою невесту. Он все еще не был уверен, что свадьба вновь не сорвется. По словам Ахматовой, Гумилев предложил всем «ехать прямо к нему», а сам отправился на кладбище — «на могилу Анненского». Очень странно: за три недели у Гумилева была возможность посетить могилу учителя. На царскосельском Казанском кладбище, где был предан земле Анненский, он был совсем недавно: там хоронили Гумилева-отца. Может быть, Гумилев хотел показать могилу кому-то из гостей?
Через несколько дней — «в брюлловском зале Русского музея» — Гумилев дает Анне прочитать корректуру «Кипарисового ларца», потрясшую ее и определившую ее судьбу как поэта.
Недели через две Гумилев провожает Анну в Киев, а сам уезжает (19 марта) зачем-то с Ауслендером в гости к его родственникам — на станцию Окуловка в Новгородской губернии, где проводит пять дней. Сергей Абрамович вспоминал об этой короткой поездке:
И вот Гумилев в деревенском окружении, в фабричном местечке, среди служащих и мелкой интелигенции. Он ходил играть с ними в винт. Всегда без калош, в цилиндре, по грязи вышагивал он журавлиным шагом, в сумерках…
В первый раз в те дни он говорил о своей личной жизни, говорил, что хочет жениться, ждет писем… Я тоже хотел тогда жениться, и это нас объединяло.
Там было написано стихотворение «Маркиз де Карабас», посвященное мне.