Золоченые
Шрифт:
– Лучше бы ты просто умерла, – выплевывает он.
И тогда я вспоминаю.
Ритуал Чистоты, приближение главного смертовизга – какими холодными были эти черные глаза, когда мы встретились взглядом. Слезы уже всерьез льются по щекам, когда я вспоминаю джату и деревенских мужчин с оружием. Кровь на снегу. Отец в опасности. А потом голос, рвущийся с моих же губ… ужасный, нечеловеческий голос… и сразу же взгляд отца, с которым он приказал Ионасу пронзить меня мечом. Взгляд, который я поняла лишь тогда, когда увидела сочащуюся
– Нет… – шепчу я, сотрясаясь в рыданиях.
Я почти наяву чувствую, как погружается в плоть зазубренный клинок, как меня окутывает тьма. Я раскачиваюсь взад-вперед, погруженная в ужас так глубоко, что почти не замечаю гулкие шаги по ступеням, не вижу приближающиеся силуэты. Лишь спустя несколько минут я поднимаю глаза и понимаю, что надо мной старейшина Дуркас увлеченно читает Безграничные Мудрости, а подле него молча стоят забинтованный Олам и другие. Здесь их всего пятеро. Гадаю, где же остальные, и в сознании вспыхивает образ – спины двух старейшин ломаются под ударами когтей смертовизга, – заставляя желудок сжаться.
Сгибаюсь пополам, на языке едкий привкус рвоты. Старейшина Дуркас выходит вперед, его глаза полны отвращения.
– Подумать только, какую тварь мы пригрели.
От его слов тошнота встает у меня в горле комом. Бросаюсь на колени, тяну руки.
– Старейшина Дуркас! – умоляю я. – Пожалуйста, это ошибка! Я не нечиста! Нет, нет!
Меня захлестывает вина, страшное напоминание: как покалывало кожу, когда явились смертовизги, как они ушли только потому, что я так велела.
Я им приказала.
Старейшина Дуркас, не обращая на меня внимания, поворачивается к мужчинам:
– Кто очистит эту тварь, избавит нашу деревню от ее греха?
Его слова приводят меня в ужас. Снова молю:
– Прошу, старейшина Дуркас, пожалуйста!
Но тот не отвечает, только поворачивается к отцу, который смотрит на меня. И в его глазах… неуверенность.
– Помни, это не твоя дочь, – говорит ему старейшина Дуркас. – Пусть она выглядит человеком, это демон, который в нее вселился, – демон, что призвал смертовизгов на наш порог и убивал наши семьи.
Призвал смертовизгов? Слова рвутся наружу сами собой так, что я ими давлюсь.
– Я не звала! Я не звала смертовизгов!
Однако ты заставила их уйти… напоминание змеей проскальзывает в мысли, но я гоню его прочь.
Старейшина Дуркас пропускает мои крики мимо ушей, он говорит с отцом.
– Ты принес ее нечистоту в нашу деревню. Очистить ее – твой долг.
К моему ужасу, отец мрачно кивает, делает шаг вперед и протягивает руку. Ионас вкладывает в его ладонь меч.
Когда клинок блестит, поймав луч тусклого света, мой страх достигает предела. Я отчаянно вжимаюсь в стену.
– Отец, нет! Прошу, не надо!
Но отец не обращает на мои мольбы никакого внимания, он приближается, пока не утыкает кончик
– Отец, пожалуйста, не надо! – По моим щекам текут слезы. – Я твоя дочь. Я – Дека, твоя Дека, помнишь?
На мгновение в его глазах что-то вспыхивает. Сожаление…
– Очисти ее, или за тобой и всей твоей семьей придут джату, – шипит старейшина Дуркас.
Отец закрывает глаза. Сжимает губы в жесткую, суровую линию.
– Я очищаю тебя во имя Ойомо, – провозглашает он, поднимая меч.
– Отец, нет!..
Клинок рассекает мне шею.
Я – демон.
Я понимаю это, как только открываю глаза. Я по-прежнему прикована к стене подвала, но мое тело снова невредимо. На коже нет ни единого шрама, ни изъяна – даже там, где отец меня обезглавил. Касаюсь шеи, чувствую под пальцами шелковистую гладкость, и из груди рвется всхлип. Исчезли даже детские шрамы.
Торопливо встаю на колени, склоняю голову в молитве.
«Прошу, не покидай меня, Безграничный Отец, – умоляю я. – Прошу, очисти меня от всякого зла, что мной овладело. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»
– Он не услышит твоих молитв, – говорит из угла старейшина Олам. Похоже, теперь его черед меня стеречь. В отличие от остальных, он делает это скорее с восхищением, нежели с омерзением. – Он уже дважды изгнал тебя из своего Заземья.
Его слова пронзают мое сердце, подобно стреле.
– Потому что я демон, – шепчу я с едкой горечью страха и отвращения на языке.
– Именно. – Старейшина Олам не утруждает себя приукрашиванием ответа.
Ему и не нужно. Что за проклятое существо не умирает от обезглавливания? Даже смертовизг падет, если ему отделить голову от тела. Закрываю глаза, чтобы спрятаться от воспоминаний, стараюсь с выдохом изгнать из тела нарастающую панику.
– Где отец?
Старейшина пожимает плечами.
– Слег.
Что-то в его голосе заставляет меня напрячься.
– Когда?
– Пять дней тому назад, когда жилы твоей шеи протянулись обратно к телу и приросли.
К горлу снова подкатывает тошнота, и меня громко выворачивает наизнанку. В желудке, правда, мало что осталось, кроме воды и желчи. Как только приступ сходит на нет, я вытираю губы, мысленно отбрасывая бешено мечущиеся мысли и едкую вину.
Все эти годы отец терпел насмешки и жизнь изгоя – ради меня. Ради надежды, что однажды я пройду Ритуал и докажу всем, что мое место здесь, в деревне. Но я именно та, кем они меня называли, только хуже… много хуже. И вот что я теперь наделала.