Золотарь его величества
Шрифт:
– Он что, не может потерпеть. Ведь лучше сходить в баню, чем мыться в бочке.
Мальчишка даже предлагал истопить печь, чтобы Ларсон мог в ней попариться, но тот категорически отказывался. Андресу казалось, что просто из нее не вылезет обратно. Он даже стал подозревать у себя клаустрофобию, которой раньше не было. Поэтому каждый день сам, иногда ему помогал Аким, таскал воду с реки. Супруга монарха была не довольна, что он, не смотря на мороз, проделывал весь путь до реки и обратно в расстегнутом сюртуке.
– Хоть бы тулупчик накинул, – говорила она, прислужнице, разглядывая Ларсона в окно. – А
В результате однажды утром он заболел. Сильный жар, все тело заломило, а сознание вдруг помутилось. Кажется, что вот-вот ноги перестанут слушаться. Ларсон что-то бормотал, бился в ознобе и катался по печи, отчего пришедшие, по просьбе Акима, Ельчанинов и Квятковский переложили его на широкую кровать, притащенную предварительно из дворца.
– Приятный человек, – прошептал полковник, накрывая того епанчей, – загадочный. Государю такие нравятся, и не хотелось, что бы мы его потеряли. Может лекаря пригласить?
– Немца? – уточнил Ельчанинов.
– Нет, русского. Иноземцы способны только кровь пускать.
– Аким, сбегай в стрелецкий полк. Найди там Ивана Емельяновича Спешнева. Да скажи ему, что Силантий Семенович Ельчанинов просил у него лекаря. Только давай, чтобы стрелой. Вон коня моего возьми. Да и нам с тобой Юрий надо выйти на улицу, мало ли он чем приболел. Иноземец все-таки.
Втроем они вышли на улицу. Ельчанинов проводил взглядом ускакавшего на коне Акима и проговорил:
– Лучшее средство от лихорадки – баня.
– Не буду спорить, – согласился Квятковский, – только существует одна незадача. Мы с тобой не уверены, что болезнь эта паром лечиться. Ему бы хлебного вина. Говорят, монахи его специально для этих целей сотворили. Сверху обтереть, да во внутрь налить.
– Что верно, то верно. Хлебное вино лучшая профилактика. Вот только, – тут Силантий Семенович, занервничал, – что-то у меня на душе неспокойно. Не правильно я поступил, решив, что должны мы с тобой больного покинуть. Должен ведь кто-то остаться с ним.
– Вот я и пойду, – сказал полковник и, отодвинув своего приятеля в сторону, направился к двери. – А ты Силантий стой здесь, жди лекаря, никого не впускай. – С этими словами он вошел внутрь.
Ларсон лежал на кровати и бредил. Полковник подошел к кадке, достал из кармана камзола чистый белый платок. Намочил его. Вернулся к больному и приложил к голове.
– Зачем, зачем, она мне изменила, – бормотал больной, – да еще с моим двоюродным братом.
Квятковский закачал головой, осуждая действия не знакомой ему женщины. Юрий понял, что сейчас в бреду, эстляндец выскажет все, что знает. Но тот начал произносить какие-то непонятные слова. Бормотал про Мерседес. Может так звали ту, что изменила Ларсону с его двоюродным братом? Затем стал бранить русских, за то, что те испоганили свои красивые города, превратив их в помойки. Последняя фраза для Квятковского была совсем непонятна. Как-то не вписывалась она в действительность. Полковник знал, и был убежден, что во всем мире, по крайней мере, в Европе, русские города были самыми чистыми и красивыми. Неожиданно Квятковский испугался. Страшная мысль пронеслась в голове:
«А вдруг это чума. Была же она лет, так сорок назад. Как никак с нечистотами золотарю приходится дело иметь. Хотя, – тут полковник машинально рукой махнул, – какой он к чертяке золотарь. Нечистот, как черт ладана пугается. Работу его Аким выполняет. Так что чума – это скорее бред, полный бред».
Неожиданно Ларсон замолк. Квятковский вновь испугался. Даже вздрогнул. Он посмотрел на больного. Облегченно вздохнул. Эстляндец смотрел на него.
– Пить, – прошептал он.
Квятковский встал, взял со стола ковшик и зачерпнул воды. Поднес к губам больного. Тот жадно сделал пару глотков и вновь провалился в сон.
– Сон – лучшее лекарство, – прошептал полковник.
Дверь скрипнула, и на пороге появилось странное существо, в длинном черном плаще и с птичьей головой. Квятковский перекрестился.
– А вы герой, – проговорило существо, – теперь ступайте к себе домой. Я к вам после зайду, проверю, не заболели ли вы.
– Вот нечистая, – проворчал полковник и потянулся к шпаге.
– Стойте, стойте полковник, не собираетесь же вы убить лекаря!
– Лекаря? – переспросил Юрий.
– Да лекаря. Это одежда такая. Я ведь не знаю, чем болен мой пациент. Клюв заполнен целебными травами и ладаном, чтобы предотвратить заражение меня. А вам бы я советовал жевать чеснок. А теперь ступайте, оставьте меня одного наедине с пациентом.
Квятковский встал с табуретки. Накинул на плечи епанчу и направился к дверям. Там он неожиданно остановился и спросил:
– Доктор, а у вас есть еще такая маска?
– Есть! А что?
– Можно я с вами об этом потом поговорю?
– Вот приду вечером, там и поговорим. А сейчас ступайте. Считайте что это мой приказ.
Полковник вышел, захлопнув за собой дверь. На улице его ждали Аким и Ельчанинов.
– Лекарь выгнал меня. Велел убираться. Боится, что я инфекцию подхвачу. Домой гонит, – прошептал Квятковский, – Что за болезнь он пока не ведает.
Полковник жил в Китай-городе. Его дом был небольшим теремом, построенным в середине семнадцатого века. Пара слуг, денщик, жена и пятеро детишек, старая мать, что доставала его иногда упреками по поводу и без оного. Когда он вернулся от золотаря домой, подозвал денщика и приказал ни кого к нему не пропускать, кроме лекаря, который должен в течение вечера приехать. Потом, подумав, добавил, что велит принести ему связку чеснока, что висел в кладовой терема.
Когда денщик ушел, закрылся в комнате, где у него стояла аглицкая кушетка, подаренная ему матерью Петра Алексеевича, царицей Натальей. Расстегнул камзол и бросил на табурет. Стянул сапоги и поставил рядом. Подошел к шкафу, где стояло несколько штоков с хлебным вином. Откупорил одну и наполнил кубок, почти до самых краев. Одним глотком осушил. В дверь постучались. Юрий подошел к двери и спросил:
– Кто?
– Я, Игнат, князь,– раздалось из-за двери, – принес чеснок, как ты наказал. Квятковский приоткрыл дверь и вытянул руку.
– Давай сюда.
Когда вожделенная связка оказалась в комнате, вновь захлопнул и громко, чтобы денщик стоявший все еще на той стороне, прокричал:
– Только лекаря!
Не расслышав, что ответил его денщик. Вернулся к шкафу. Разломал луковицу и запихнул дольку (целиком) в рот. Стал жевать. Затем налил вина и запил. И только после этого лег на кушетку и уснул. Проснулся от стука в дверь. Долбился денщик.