Золотая акула
Шрифт:
Попивая кофе, я не спешил с какими-либо выводами, глубокомысленно замечая, что приобретенная Фирой вилла весьма мила и просторна, хотя интерьер ее в чем-то напомнил мне незабвенную московскую комнатенку старухи: те же самодельные детские нары, голая лампочка и – разномастная, явно с помойки, мебель.
– Стараюсь ради детей! Кладу на них жизнь! – не уставала повторять хозяйка. – А за это меня приезжают сюда убивать!
– Кто? – холодно спросил Володя.
– Морально… – уклончиво ответила Фира.
– Дом двухэтажный? – деловито осведомился
– Да, второй этаж хотим сдавать…
– Ну, – сказал я, – это навряд ли получится.
Повисла напряженная пауза. Итог паузы мне все-таки удалось выиграть, Фира не выдержала.
– Ваши условия? – выдохнула она.
– Вам не нужна реклама своего места жительства среди московской деловой публики? – спросил я.
– Вы знаете ответ…
– Второй этаж, – проронил я.
– Вы хотите его снять?
– Нет, купить в собственность, – сказал я. – За хорошую цену.
– Назовите…
– Цену? Она складывается из пятидесяти тысяч долларов вашего долга, плюс проценты, плюс наше молчание, – довел я до сведения продавца.
– Ох, я умираю, – обмякла Фира, закатывая глаза и хватаясь за морщинистое горло.
– В случае вашей смерти, – бесстрастно заметил ей Вова, – дальнейшие переговоры вы завещаете вести с вашими наследниками?
– Хорошо, – молвила старуха убито. – Когда вы въезжаете?
– Въезд состоялся, неужели вы не заметили? – изрек Василий.
– Вы садист! – ответила ему старуха. – Вам надо в охрану концлагеря!
– Кстати, об охране, – кивнул Василий. – Считайте, что теперь она у вас есть. Круглосуточная и бесплатная, но куда лояльнее тюремной. Вам бы радоваться…
– Мне кажется, вы – антисемит, – заметил ему угрюмо жидомасон, сидевший на табурете в дальнем углу и, приподняв кустистую бровь, мрачно таращившийся на нас.
– Неправда, – сказал я. – Вообще – что за странный термин? Семиты – это арабы. Значит, антисемит – это антиараб? Какая глупость! Все равно что назвать вас сионистом!
– Да, я сионист! – заметил официант гордо.
– Сионист, – просветил я его, – особь, стремящаяся объединить соплеменников на земле предков. Какой же вы сионист? Это мы скорее таковые… Я вот, например, очень даже за то, чтобы евреи жили в Израиле, у них хорошо там получается с урожаями помидоров и с производством «узи»… А вы – нет, вас в Испанию потянуло, в колыбель инквизиции…
– Кончаем базары, – сказал Вова. – Жить будем дружно, Фира Моисеевна станет готовить нам рыбу-фиш, сырьем мы ее снабдим. Вы умеете готовить рыбу-фиш, Фира Моисеевна?
– Но здесь нет щуки…
– Сойдет барракуда, – высказался старожил Василий.
Так мы решили проблему с жильем. И уже вечером сидели, попивая винцо, на балкончике собственного дома с резными перилами из канарской сосны в неуклонно чернеющих сумерках, растворяющих в себе горы и океан, глядя в сторону городского центра Пуэрто-дель-Росарио, мерцавшего малиновым туманцем неоновых огней в сгущавшейся над островом ночи.
Московская мясорубка
Сидя в кабинете своего офиса, располагавшегося на одном из этажей научно-исследовательского института, Тофик, подравнивая ногти пилочкой, со скукой выслушивал томившегося на стульчике директора академика, чей бывший кабинет он теперь занимал.
Директор – глупый, никчемный старикашка, еще пыжился, набивал себе цену, памятуя, видимо, те относительно недавние годы, когда ездил в Кремль на казенной «волге» за наградами, распоряжался сотнями людей и миллионными суммами, считая таких как Тофик – червяками в иле социального дна, шпаной и рыночно-гвоздичной швалью, да вот просчитался в итоге академик, став никем, насекомым, которое он, Тофик, мог прихлопнуть в любой необходимый момент.
«Отжировали свое эти чертежники и ботаники!» – без какого-либо сочувствия думал он.
Директор канючил о необходимости повышения аренды, приводя потешные доводы: мол, институт – бывший флагман советской оборонной науки – испускает дух, девяносто процентов сотрудников уволены, и, если не поддержать материально оставшуюся горстку энтузиастов, настанет крах.
Тофик, с холодным презрением переводя взгляд со стоптанных ботиночек ученого на застиранные манжеты его рубашки, выглядывающие из обтертых до проплешин рукавов пиджака, сочувственно кивал, испытывая какое-то злорадное удовлетворение от униженного тона этого научного хмыря.
Итог разговора был Тофику превосходно известен, жужжание академика настраивало на сентиментально-философский лад, но мысли нынешнего хозяина кабинета были весьма далеки от нужд оборонной науки; думал он о вещах куда более важных и актуальных, а именно – о своих отношениях с группировкой Исы.
Проклятый чечен требовал компенсации за проваленную операцию с кокаином, обвиняя в провале его, Тофика.
Аргументы Исы выстраивались в грамотную, логически замкнутую цепочку. Во-первых, он дал заработать Тофику на «линкольнах» посреднический гонорар; во-вторых, словно предчувствуя, что операция нуждается в подстраховке, обещал долю по реализации наркотика совместными силами.
Таким образом, умышленно пойдя на потери в будущих дивидендах, Иса выиграл сегодняшнюю страховую сумму, ничего в итоге не потеряв.
Наконец, несомненной виной Тофику ставилось привлечение им в исполнители операции стукача-приятеля, чья принадлежность к органам получила двойное подтверждение.
В том, что Володин умышленно завалил перевоз контрабанды, Тофик поначалу не верил, сомневаясь в правдивости слов подкупленного Исой следака. Он знал Володина по зоне, где подобных грехов за тем не водилось, да и не того склада был Игорь, чтобы по доброй воле сподобиться на донос; однако отмазавшие его на стоянке менты явились для Тофика полной неожиданностью, и теперь он ничего не мог возразить Исе, приходя к унылому выводу, что жизнь ломает людей и, пребывая в сытости, а не на пайке, можно весьма внезапно и парадоксально ссучиться.