Золотая цепочка
Шрифт:
— Лиза сейчас в Москве? — выдавил, наконец, Григорий.
— Здесь она.
— Здесь? И что же?..
— А ничего. Я же говорю: «Все, что было…» Теперь у нее другие жизненные планы.
— Значит, из-за нее? — Григорий глазами показал на стакан в руке Глеба.
— Все из-за нее! — обрадованно подхватил Глеб. — Учиться хотел после армии, а сюда рванул. Я же тогда совсем был кутенком. И все, что в прошлом году, — сообряжаешь, о чем я говорю, — все из-за нее. А она… Увидал, в общем, я ее в полный рост, во всем блеске… — Он вопросительно посмотрел на Григория и договорил хмуро: — А может, все получилось так потому, что повстречался
К столику вразвалочку подошел тщедушный парень, с усмешкой оглядел Глеба, потом Григория, протянул через стол руку Глебу и сказал сипло:
— Здорово, великомученики Глеб и Борис!
Глеб натянуто улыбнулся, вяло пожал руку парню и заметил:
— Он не Борис, он — Григорий.
— Мне один хрен, — сказал парень, не глядя на Григория. — Значит, будем знакомы. Аркадий я, но не Райкин… — И расхохотался, очень довольный собой. Он по-хозяйски уселся за стол, жадно пил, еще более жадно ел и при этом говорил без умолку, зло вышучивал Глеба, громко хохотал и победоносно озирал слушателей. Григорий, досадуя на то, что их уединение так бесцеремонно нарушили, уловив момент, спросил с усмешкой:
— А ты, «не Райкин», с какого прииска?
Взгляд Аркадия стал колючим. Он не то улыбнулся, не то ощерился и заметил осуждающе:
— У-у! Какой скучный человек, какой бюрократ! Подавай ему анкету и трудовую книжку. А я вот без анкет и трудовых книжек. Я, как говорили раньше, человек божий…
— Надо же… А я по твоим ужимкам подумал, что ты — конферансье или коверный в цирке.
— Конферансье. Веселый я. Жизнерадостный такой. Поэтому смени-ка декорацию, пойди полюбуйся звездными мирами, тебе полезна прогулка.
Григорию стало очень обидно и за себя, и за Глеба, покорного, пришибленного. Даже возразить не может этому нахалу…
— А я не хочу гулять, — упрямо сказал Григорий. — Мне здесь лучше с Глебом. Мы пришли с ним…
— Ну, какой же ты зануда, — Аркадий поморщился. — Это я пришел к нему. Ясно? Ну, исповедаться я хочу Глебу, в интимных подробностях. Открыть хочу тайну разбитого сердца. В таком он у меня авторитете.
— Действительно, Гриша… — сказал Глеб просительно.
Случись это не сегодня, Григорий вообще бы порвал знакомство с Глебом. Но он выполнял поручение Зубцова. Гриша поднялся и направился к выходу.
Минут через двадцать из столовой неожиданно твердой походкой вышел Аркадий.
— Очень рад знакомству. Прощения просим, если побеспокоили, — дурашливо сказал он на ходу. — Вообще-то, парень, ты, оказывается, ничего. Любопытный только. А любопытной Варваре нос оторвали.
Григорий не знал, что, едва он вышел из зала, Шилов, разом стряхнув с себя хмель, придвинулся к Глебу и, понизив голос, с угрозой проговорил:
— Все еще отирается здесь твоя разлюбезная.
— Улетит завтра, — заверил Глеб.
— Завтра-а, — Шилов придвинулся к Глебу еще ближе. — Я тебя предупреждал. А чтобы не было чего между нами, неприятностей то есть… Вот тебе сувенирчик… — С этими словами взял Глеба за руку и положил на его покорно раскрытую ладонь что-то твердое, слегка холодившее кожу.
«Пистолет!» — тревожно метнулось в мыслях Глеба. Он посмотрел на свою ладонь, с облегчением перевел дух. Иконка. Маленькая, но тяжелая. Смутно проступали фигуры святых, их руки сжимали эфесы мечей.
— Тезка
— Знаменитая бодылинская! — жарко выдохнул Шилов. — Она у них в семействе как опознавательный знак, чтоб свой своего не попутал. Предъявишь ее бабушке, а на словах скажешь, да построже, повнушительней: мол, братец Афанасий Климентьевич очень огорчается, что долго весточки подать о себе не мог. И просит выделить своему посланцу законную долю по отцовскому завещанию. В какой день вести старушку на прогулку, я тебе скажу. Твое дело передать ей братское благословение. Остальное — наше. Знай, что мы будем рядом. Для этой… для подстраховки. — Шилов облизнул губы, усмехнулся. — И все. И гонорар твой. Ладно, за сим — адью!..
Когда Григорий вернулся в зал, Глеб сидел, пьяно уронив голову на руки. Григорий сказал раздраженно:
— Странный он. Выламывается, кривляется.
— Сволочь он! — с хмельной откровенностью объявил Глеб и зло пристукнул кулаком по столу. — Но ты не задирайся с ним. Шилов, он сволочь беспощадная. — Замолк, испуганно прислушиваясь и озираясь: — Боязно мне. Пошлет меня Шилов не сегодня-завтра в нокаут.
…Прощаясь с Зубцовым, Смородин сказал просительно:
— Не арестовывайте Глеба. Не надо. Скоро он придет сам…
— Арестовывать или нет, зависит не только от меня. А от нокаута я попробую его уберечь.
Едва утихли за оградой шаги Смородина, к Зубцову вошел новый посетитель.
— О, Эдик! — обрадовался Анатолий. — Впрочем, простите, корреспондент областной газеты Эдуард Бочарников…
— И, между прочим, корреспондентский хлеб ем не даром. Если ты помнишь, руководитель операции «Золотая цепочка» майор Зубцов направил в Северотайгинский район корреспондента Бочарникова с двойным заданием: психологически воздействовать на Карасева и собрать сведения о прошлом Степана Кондратьевича Кашеварова. Кашеваров сам помог мне, когда посоветовал заведующему клубом Оладышкину подготовить доклад о Кондратии Кашеварове. Кашеваров-младший надеялся, что Оладышкин загубит дело, не учел, что Оладышкин из тех, кого заставь богу молиться — лоб расшибет…
На семейном вечере у Аксеновых я вызвался помочь Оладышкину литературно обработать собранные материалы. Оладышкин принес объемистый опус. Засел я за него. И был вознагражден за труды. Вот, почитай.
«Общеизвестно, — писал Оладышкин, — что настоящие революционеры, в числе которых состоял и незабвенный Кондратий Федорович Кашеваров, всегда относились с большой заботливостью к подрастающему поколению детей. Красноречивый факт удалось осветить с помощью пенсионерки Клавдии Ивановны Поповой».