Золотая чаша
Шрифт:
Софья, запыхавшаяся, разрумянившаяся, не в силах сдержать смущенную и радостную улыбку, выбежала из пышного зала на лестницу. Ее догнал Авдей, стуча по мрамору каблуками сапог, позвал:
– Пойдем, Софьюшка, на волю! Барзан по тебе соскучился!
Здоровенный Барзан, прижав уши, размахивая косматым хвостом, подошел на прочных столбообразных ногах и уперся лбом Софье в живот. Девочка, смеясь, отталкивала пса, а он, хакая красной, будто улыбающейся пастью, осторожно прикусывал ее руки.
Потом они с Авдеем сидели на нагретом
– Авдей Петрович! Вас ищут, зовут! И тебя, Софья!
Софья вскочила, Авдей поднялся неохотно.
– Скажи, иду сейчас, – недовольно произнес он.
Обогнав горничную, Софья бросилась к дому. Барзан тяжелым галопом скакал за ней. В раскрытых дверях она столкнулась с хозяином. Румяный, с красными глазами, в распахнутом сюртуке, в бархатном жилете на белой шелковой рубахе, застегнутом на одну пуговицу, он, разбросав руки, двинулся на Софью, весело крича:
– А, попалась, черноглазая!
Схватил, прижимая и ища жадным хмельным ртом ее губ. Софья задохнулась, уворачиваясь, отталкивая, а губернатор, хрипло дыша, шаря по ее телу бешеной рукой, уже увлек ее к боковой двери.
Вдруг грубым звериным басом гавкнул с крыльца Барзан. Руки губернатора дрогнули, Софья выскользнула и бросилась вверх по мраморной лестнице. Она дрожала, по горящим щекам катились непрошеные слезы. В зале было по-прежнему шумно, никто не заметил волнения девушки.
По дороге домой Гавриил все спрашивал, не заболела ли, не обидел ли кто… Софья бормотала:
– Нет, батюшка… – и снова умолкала.
– Устала разве? – настаивал Гавриил, и она кивала согласно:
– Устала, батюшка…
Софья находила предлог убежать на конюшню или на задний двор, едва к дому подъезжала губернаторская компания. Барзан находил ее, она гладила его, обнимала пушистую необъятную шею и иногда тихонько плакала.
Зато губернатор, будто бы нарочно, искал с ней встречи.
Он велел работнику найти и позвать Софью. Она пришла, не глядя никому в глаза, присела на скамью у окошка. Ее уговаривали спеть, губернатор перебирал струны гитары, Соломония сердилась на ее упрямство. Но она только отрицательно качала головой.
В этот раз следом за Барзаном прибежал Авдей. К Софье близко не подошел, хрипловатым от волнения голосом спросил:
– Софьюшка! Что ж ты, сердита на меня? Прости!
– Не за что мне прощать тебя… – прошептала Софья. – Я не потому…
И, сделав шаг навстречу, положила ладони на плечи парня, всхлипнув, уткнулась лицом в ворот его рубашки. Авдей растерянно гладил ее косы. В это время в конюшню вошла Соломония. Софья услышала ее торопливые шаги и резкое «Ах!». Оглянулась, отстраняясь от Авдея. Глаза Соломонии наполнились удивлением и гневом.
– Ах ты… ты… Ты что же!
– Не сердитесь, тетенька! – заговорил Авдей. – Она плакала. Обидели ее.
Но Соломония резко повернулась и решительными шагами двинулась к дому. Как побитая собака, бежала за ней в смятении Софья.
С той поры разладилось. Не было уже ни веселья, ни песен. Софья боялась поднять на Соломонию глаза, стала совсем молчаливой и тихой. Глядя на сестру, грустили и Мирошка с Яшкой.
На исповеди она рассказала старому священнику, что гнетет ее. Тот вздыхал и гладил девушку по голове. Однако дал совет не рассказывать ничего дома, чтобы не ссорить Гавриила с губернатором.
Лето окончилось. Зарядили дожди. Небо набухло серыми тучами, реки наполнились бурной мутной водой.
Софья все чаще думала о своем таборе, представляя, каково сейчас цыганам в промокших кибитках, потихоньку молилась за них. Тоска владела ее сердцем. Никогда она так часто не вспоминала мать, отца, родных цыган, веселую и горькую таборную жизнь.
К воскресному утру тучи ушли, с небес светило прощальное, особенно яркое и теплое солнышко.
Раным-рано Софья прибежала в церковь. Старенькая попадья, отпирая ворота, ласково спросила:
– Что спозаранку, дочка? Нужно чего?
– Ничего, матушка! Душа болит…
– Ох ты, сиротинушка! – Попадья горестно покачала головой и вдруг взглянула настороженно: – Аль беду какую чуешь?
Софья опустила голову:
– Чую, матушка… Да вы не бойтесь, у вас все хорошо будет! Это меня беда ждет…
Старушка заохала, торопливо отворяя двери храма и подталкивая Софью вперед:
– Иди, детонька, стань на колени, помолись до заутрени! Скоро уж дьяк придет. – Она зажигала свечи, тяжело дыша и бормоча молитву, по глубоким морщинам на щеках стекали слезы.
До начала службы регент собрал певчих на клиросе, давая им последние наставления:
– Не слух услаждайте, но слово молитвы несите пастве!
Строго обвел глазами хор, остановил взгляд на Софье:
– Что, не плакала ли? Где страсти, там нет Бога! Голос не сел ли? Смотри мне, а то!..
– Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? – певуче ответила девушка.
– Не сел, – успокоенно произнес регент. – Ну, распеваемся!
Софья пела как никогда ясным и чистым переливом, устремив взгляд в никуда, проникаясь словами молитвы: