Золотая чаша

Плейн Белва

Она, надо отдать ей должное, навещала их каждый день после того, как ушел Дэн, принося с собой цветы и что-нибудь из еды. Бедная женщина была в полной растерянности. Она даже ни разу не сказала: «Я говорила тебе это» или «Я предупреждала тебя», что в этих обстоятельствах вполне могла сделать. Все это следовало ценить.

И, однако, Хенни было легче, когда ее не было. Тогда она ела на кухне; Хэнк на своем высоком стульчике поглощал все внимание Лии, и лишь время от времени молодая женщина бросала тревожные взгляды на Хенни, которая ела в полном молчании.

Только однажды Хенни подняла

глаза и, встретив устремленный на нее взгляд Лии, сказала:

– Лия, ты мне как дочь. – В следующую секунду неожиданная вспышка гнева вырвала у нее слова, которые, она могла бы поклясться, она была просто неспособна произнести: – Ты знаешь, он никогда тебя не хотел.

– Я знаю, – ответила спокойно Лия. Она вынула ребенка из стульчика и сняла с него фартучек. – Он звонил сегодня. Сказал, что хочет повидать Хэнка.

– Пусть приходит в любой день. Я уйду к себе в комнату или отправлюсь прогуляться.

В один из дней апатия вдруг оставила Хенни. Она не могла усидеть на месте и минуты; ей нужно было постоянно двигаться. Внутреннее напряжение в ней все росло и наконец сделалось совершенно невыносимым. Тогда она принялась за уборку квартиры, перевернув в ней все вверх дном.

Лия была ошеломлена.

– Вы не должны делать все сразу.

– Наоборот. Здесь все просто заросло грязью. И даже не думай о том, чтобы мне помогать. Ты и так целый день работала и потом, я предпочитаю сделать все сама, – решительно проговорила Хенни, стоя в шапочке и длинном переднике возле приготовленных ею орудий: жесткой половой щетки, тряпки для вытирания пыли, совка для мусора, выбивалки для ковров, камфары, толя, губок, ведер и воска.

Она вычистила ковры с помощью спитого чая; проветрила одеяла, сняла занавески, выстирала их, погладила и повесила снова на окна; она протерла всю мебель разведенным в воде уксусом и затем натерла ее до зеркального блеска; она вымыла весь фарфор и разобралась в ящиках; она протерла каждую книгу в книжных шкафах.

Под конец она едва могла разогнуть спину, но эта невыносимая усталость принесла ей утешение.

Несправедливо обиженная, обманутая и униженная, она, однако, могла все еще гордиться своей силой и волей к жизни.

Через какое-то время, когда все было переделано, владевшая ею лихорадка деятельности покинула ее, апатия вернулась, и она вновь стала жить одной минутой. Днем она водила Хэнка в ближайший крошечный парк и сидела там, глядя, как он играет. Там были и другие женщины со своими детьми, но она их избегала. Ей казалось, что ее одиночество видно всем, как туманные ореолы вокруг голов святых на религиозных полотнах.

Она жаждала поговорить с какой-нибудь женщиной. Но Анжелика, как и Лия, без сомнения отпадали. В эти дни она много думала о своей сестре. Полузакрыв глаза, она наблюдала за ребенком Фредди, ковыряющим лопаточкой твердую землю, и перед ее мысленным взором вставали картины из ее прежней жизни, которая сейчас казалась ей такой хорошей и покойной.

Вот в комнату к ней заходит в своем первом вечернем платье, цветастом и отделанном рюшами Флоренс и, кружась, разглядывает себя в зеркало. А вот сестра будит ее в полночь, чтобы дать ей завернутые в салфетку пирожные. Она стащила их с вечеринки для Хенни… Вот, много, много раньше их с Флоренс наказывают. Они закрываются в спальне и рыдают в объятиях друг друга. И снова более близкая по времени картина: Флоренс рожает Пола. Хенни первой берет на руки младенца после того, как его заворачивают в пеленки; она подносит его к свету и внимательно изучает его крошечное личико… «О, он вылитый ты», – говорит она Флоренс. И он действительно походил на нее тогда, да и сейчас походит. Его аристократические черты лица и спокойная грация движений – все это от его матери.

Что она скажет Полу, когда он вернется и узнает, что произошло в его втором доме, как он его всегда называл? И что она скажет Фредди? Он будет раздавлен. Да, это несомненно раздавит его.

О, лучше вообще никого никогда не любить! Не полюби она тогда Дэна, она не сидела бы сейчас на скамейке в этом парке среди голубей, шума городского транспорта и равнодушных прохожих. Если бы она не была так сильно ранена… И она ясно увидела в этот момент свои стиснутые на коленях руки с вздувшимися от напряжения темно-синими жилами…

Наступило лето. Раскинувшийся под раскаленным бронзовым небосводом огромный город задыхался от невероятной жары. Ночью многие предпочитали спать на воздухе, спасаясь от москитов с помощью зажженных свеч из цитронеллы. Иногда, облокачиваясь на подоконник, Хенни видела засиживающихся допоздна людей, часто застывшую на крыльце одинокую фигуры мужчины или женщины, взгляд которых был устремлен во тьму.

Время от времени, под вечер, она отправлялась прокатиться на автобусе, идущем по Пятой авеню. За Гудзоном, в темном Палисейд-парк, сверкало несколько огней и ты легко мог представить себе, какой там влажный, насыщенный ароматами деревьев воздух. Она доезжала на автобусе до конечной остановки, а потом, на нем же, ехала назад.

Когда она возвращалась, стояла уже ночь; юные парочки обнимались, деля на двоих шарф или свитер; вокруг них явно не витала аура одиночества. Что они знали?! Она смотрела на них с жалостью и презрением. Лучше им не заглядывать в будущее и не строить никаких планов! Нередко ее охватывало желание протянуть руку и коснуться плеча сидевшей впереди девушки, головка которой так доверчиво покоилась на плече мужчины… протянуть руку и сказать… сказать что?

Однажды вечером, возвратившись домой с очередной прогулки, она застала там поджидавшего ее брата.

– Какая жара, – произнес он, обмахиваясь газетой, как веером.

Судя по его высокому крахмальному воротничку и канотье, на которое он сменил свой обычный черный котелок, так как день памяти погибших в войнах [49] был позади и наступило лето, он явился к ней прямо из конторы.

– Какая жара! – повторил он. – Ты выглядишь измученной, Хенни.

– Со мной все в порядке, – у нее не было никакого желания выслушивать слова сочувствия. – Я только что проехалась на автобусе. А почему ты не за городом?

49

Отмечается в США 30 мая.